Николай Кузьмин - Соседи

— Да-а… — протянул Андрей, не переставая записывать.

— Как, страшновато? — спросил Иванцов. — А вот Семашко, заметьте, это совершенно не пугает. Спросите: почему? Да потому, что он надеется к тому времени быть уже в другом месте. Выше! А после нас, рассуждает он, хоть потоп.

— Трамплин? — Андрей одним глазом остро глянул на своего собеседника.

Инженер утвердительно кивнул головой.

— Вам не приходилось слышать, как хозяйничал здесь в свое время Лесли Уркварт? Поинтересуйтесь. Очень показательно для хищников. Уркварт рвал где погуще, он выбирал только лакомые куски. В отвалы шла ценнейшая порода. Уркварт знал, что рано или поздно, но его вышибут отсюда, поэтому его нисколько не беспокоило, что он оставит после себя. И вот задайтесь теперь вопросом: а чем Семашко лучше его? Чем?

— Американец… — проговорил Андрей, прижав кончик карандаша к губам. — Кое-кого у нас его хватка приводит в восхищение. Я сам слыхал.

Иванцов сразу поскучнел.

— Недавно у нас состоялась городская партконференция, — сказал он. — Я, если вы не слыхали, попробовал выступить. Ах, слыхали? Но почему-то ваша газета сочла нужным лишь помянуть мою фамилию: «Иванцов и др.». Поймите меня правильно. Мне-то все равно, могли бы и вообще не упоминать, я не тщеславен, но ведь… вы ж понимаете! А кстати, вас-то кто надоумил заняться этим? Или вы пока так, без всякого задания?

— Почему же! — запротестовал Андрей. — У нас в редакции… вообще… прекрасно отдают себе отчет! Но, понимаете ли… Как бы это вам… поконкретней?

Иванцов подождал, не последует ли чего действительно конкретного, не дождался и погасил едва заметную усмешку.

— В общем, так. Вы беретесь за серьезное дело. Хватит ли только силенок? Не задумывались? Во всяком случае, вот вам мой совет: не торопитесь. Боже упаси! Поживите на руднике, потолкайтесь, вживитесь. Это вообще интересно. Ну, а если я вам чем-нибудь буду полезен, пожалуйста — обращайтесь без стеснения. С удовольствием помогу, подскажу, познакомлю с нужными людьми. И не благодарите меня, дело у нас общее.

Задание Сиротинского давалось нелегко. Рано утром, наспех побрившись и попив чаю, Андрей отправлялся на рудник. Вместе с утренней сменой он опускался на горизонт, и день напролет проходил в знакомствах, наблюдениях, долгих дотошных разговорах. К нему уже привыкли на руднике, узнавали, и у него появилось ощущение, что он является сюда, как на работу.

Несколько раз он звонил в редакцию прямо с горизонта, снимая тяжелую грубую трубку рабочего телефона. Захватить на месте Нечитайло было невозможно, и Андрей разговаривал с Сиротинским. Потом он стал звонить сразу в секретариат.

— Ты сиди, сиди, — утешал его Сиротинский. — Надо — год сиди. Никто тебе слова не скажет. Ну как, двигается?

— Пока интересно, Яков Ильич. Для меня тут как новая планета открывается. Честное слово!

— Вот и вникай. Ну, завтра тоже позвони. Надолго но пропадай.

Сиротинского, как всегда, подпирали дела по номеру, и разводить долгий разговор ему было некогда.

Постепенно из всех, с кем довелось разговаривать на руднике, Андрей выделил несколько человек. Эти люди знали больше других и помогли ему увидеть подоплеку будущего рекорда. Инженер Иванцов был прав, обрисовав в общих чертах несложную махинацию рудничного начальства. За те дни, что Андрей провел на пятом горизонте, он лишь убедился в этом.

По совету Иванцова он несколько раз вызывал на откровенный разговор начальника смены Михеева. Не доверяя незнакомому, случайному на руднике человеку, Михеев сначала дичился, отговаривался нехваткой времени, однако, привыкнув к тому, что настырный газетчик не вылезает с рудника, стал откровеннее.

— Перед людьми неудобно, — признался он в самый последний раз, когда у Андрея вроде бы весь материал был собран. — Если бы все честь по чести…

— Но чем-то встретить праздник надо? — допытывался Андрей, иногда сознательно вставая на позицию Семашко, чтобы вызвать собеседника на возражения. В первые дни ему иногда и на самом деле казалось, что сам факт установления рекорда имеет агитационное значение.

— Оно конечно… — тянул Михеев, — к празднику человеку всегда понаряднее одеться охота. Ну, а если уж откровенно говорить, товарищ корреспондент, то сейчас мы День шахтера ничем громким встретить просто не в силах. Так быстро рекорды не делаются. Не делаются, дорогой товарищ! Это же все равно, сказать к примеру, если бы мы вздумали брать Берлин и стали бы наступать от Сталинграда одной узенькой полоской, коридорчиком таким… Я понятно говорю? Воевать-то вам, гляжу, не приходилось.

— Гульнем, а там хоть в гроб ложись! — добавил низенький усталый откатчик, появившийся во время разговора.

Они сидели в небольшой комнатке, где перед началом смены происходят раскомандировки. Отсюда Андрей и в редакцию звонил. На шатком столике перед Михеевым стоял черный ящичек, такой же, какой запомнился Андрею в кабинете Семашко. Несколько раз начальника смены вызывали, приказывая доложить, как идет проходка. Михеев отделывался скупыми, вялыми словами. Андрей подумал, что ему следовало если не догадаться обо всем, то заподозрить еще в первый день, когда из ящика на столе Семашко послышался далекий хмурый голос начальника смены с пятого горизонта.

«Наука! Но теперь-то уж!..»

Он уезжал с рудника не только с распухшими от записей блокнотами, но и с сознанием, что получил урок настоящей жизни. И ему не терпелось засесть за работу, склониться в тишине и одиночестве над стопкой чистых листков бумаги.

И снова бессонная ночь. На этот раз не было бессильных метаний по комнате. Сегодня Андрей знал, о чем пишет. После всего, что довелось увидеть и услышать на руднике, фразы ложились легко и плотно. Андрей чувствовал, что статья получается, и если временами ему приходилось зачеркивать целые абзацы и, подумав, писать заново, то это шло лишь от поисков более точных слов. Зачеркивая и переписывая, Андрей впервые узнал, какое удовлетворение приносит перечеркнутая и сжатая до нескольких коротких фраз страница.

Но вот статья закончена. Андрей ровным четким почерком переписал ее заново. После долгого, но увлекательного напряжения он чувствовал легкую усталость и желание работать еще. Он был возбужден работой, возбужден тем, что статья удалась. Спать не хотелось.

Он вышел на крыльцо и, привыкнув к темноте, прислонился к столбику навеса. Из окна его комнаты падал поздний свет, на растоптанных грядках можно было разглядеть засохшие стебли цветов. От ощущения удачи хотелось думать, и думалось легко и необычно. Он думал о том, что все люди говорят о счастье и никто не может сказать точно, в какой миг он достиг самого великого счастья в жизни. Почему-то все время кажется, что самое большое счастье еще впереди. И так получается, что на погоню за ним уходит вся жизнь, и это хорошо. Хорошо, потому что интересно жить, когда знаешь, что счастье твое постоянно перед тобой.