Алексей Кулаковский - Тропы хоженые и нехоженые. Растет мята под окном

И почему-то снова будто почудился голос Марфы:

«Гибнем!.. Все гибнем!..»

Богдан посмотрел на огороды по другую сторону улицы. У Крутомыса росла конопля, по ней прыгали воробьи. Возле самого забора — несколько молодых вишен… Ветки обвисли от обилия ягод, которые вот-вот начнут краснеть.

Дальше на улице у забора росли спарыши-тополя: не то два, не то один парный. Корни общие. Это, видно, потомки того, что у часовни. А может, и того, что рос в другом конце и оставил после себя только колоду возле двора Левона.

Сколько лет тем тополям, никто в Арабиновке не знает. Сколько лет их потомкам, тоже никто точно не знает, но некоторые старожилы помнят их уже рослыми деревцами.

Сколько войн пережили те тополя? Сколько эти? Переживут ли спарыши последнюю?..

Сколько громов и молний пришлось уже выдержать и им! Никаких следов у спарышей нет: их стволы гладкие, ровные и высокие, а кроны чуть ли не подпирают небо…

Тополя одинаковые, но на одном из них — гнездо аиста, а на другом — воронье. Теперь нет тут ни аистов, ни ворон. Про ворон вспомнилось лишь потому, что все привыкли наблюдать тут за аистами: то как сидят, то как летят. А вороны только нарушали покой людей.

По привычке Богдан поднял голову на аистиное гнездо и, пока вглядывался, чуть не наступил на аистенка. Он, желторотый и безголосый, сидел возле пешеходной тропинки и беспомощно растопыривал еще только слегка опушенные крылышки.

Как вывалился из гнезда? Почему? Неужели от бомбежки?

Старик думал об этом, хотя ему надо было быстрее бежать в конец улицы, туда, откуда доносился крик, куда побежал его сын и уже даже не виден отсюда. Переступить через птенца — и бежать?.. Тут и ребенка переступишь, в такой тревоге. Успокоится, может быть, все, тогда и с аистенком…

Со двора Ничипора выскочил мальчик со свежей морковкой в руках. Смотрел вверх и грыз морковку.

Богдан все же наклонился над аистенком, а он навстречу широко раскрыл клюв.

— Ленька! — позвал Богдан мальчика, беря птенца в руки. — Беги сюда!

Мальчик с хрустом откусил полморковки и подбежал. Хрустел, надувая круглые щеки, и о любопытством осматривал птенца.

— Ты можешь долезть до гнезда? — спросил Богдан.

— Могу! — сразу ответил мальчик. — Лазил, когда аистов не было.

— Давай твою шапку! — приказал Богдан и вдруг передумал: — Нет, возьми лучше мою — побольше. Морковь положи на забор, потом доешь. А шапку с птенцом — в зубы…

— А он это ест? — спросил Ленька и хотел сунуть аистенку в клюв кусочек моркови.

— Не надо! — сказал Богдан. — Еще подавится. Его родители лягушками кормят.

Уже миновав усадьбу Ничипора, Богдан услышал, как Ленька закричал с тополя:

— Если не долезу, то домой заберу-у! Хорошо-о? Буду ему лягушек ловить в Кузьменчике-е!

«Пускай себе и так, — подумал Богдан. — Самого когда-то выкормили искусственно, так как грудью мать не могла кормить, после случившегося с дочкой. Пускай спасает как хочет, лишь бы спас. Чтоб только было кому спасать…»

Кричала в конце улицы старая Ганна, мать покойника Никона. Ее хата стояла в самом конце деревни, немного даже на отшибе, ближе к мельнице. А хлев так совсем выпирал среди других строений и садов. Возле этого хлева и упала одна из тех, похожих на скалку бомб, которые сбросили тут фашистские самолеты. Бомбы не взрывались, а только горели, да так сильно и ярко, что сжигали даже землю. «Скалка» возле хлева разгорелась вовсю и начала поджаривать стену.

Квасовы-младшие, Антон и Аркадь (старший пошел в армию еще до войны), шли из Голубовки, когда началась бомбежка, и первыми прибежали на крик Ганны. Схватили ведра, начали заливать огонь водой.

— Что вы делаете?! — закричал на них Пантя еще на бегу. — Землей надо!.. Землей!

Он пригоршнями начал хватать с гряд чернозем и засыпать «скалку», кинулись помогать и Квасовы хлопцы, но бомба разгорелась так сильно, что и земля не помогала. Сухая деревянная стена задымилась, потом вспыхнула широким, ярким пламенем. И тут уже вряд ли кто и крикнуть успел, как вспыхнула, словно порох, соломенная крыша.

Вместе с Богданом прибежали еще несколько человек, вскоре примчалась из Голубовки пожарная команда с бочкой воды, помпой и баграми. Увидев настоящего городского пожарника, голубовские парни старались показать свою отвагу и настоящее умение, но сладить с огнем не могли.

Пока горела крыша, Пантя не очень и старался тушить пламя — тут и непожарнику было ясно, что одной помпой ничего не сделаешь. Когда же все сплетение, охваченное огнем, рухнуло внутрь, попробовали растаскивать бревна. В хлеву было немного соломы на подстилку, а что под той соломой, то и сама хозяйка не знала.

Вскоре из хлева повалил густой горький дым, и на всю Арабиновку запахло горелым зерном.

Левон первый выпустил из рук багор и сказал:

— Пускай горит, оно не мозолями заработано.

— Так Ганна же не… это самое… — попытался возразить Богдан. — Ничего она не знала, на опару у людей муку занимала.

— Пошли тушить бомбы! — подал команду Пантя. И все, кто тут был из местных, послушались его. Возле окутанного густым дымом хлева осталась одна Ганна и голубовские пожарники.

Таким был первый пожар в Арабиновке.

Так началась тут война.

В ту ночь Бычиха мучилась тем, что не позволяла себе уснуть. Ей надо было дождаться того желанного часа, когда перестанет ворочаться на полатях, крякать и вздыхать Богдан. Пантя уже давно спал, а старик, видно, не мог перебороть тревожившие его мысли и переживания.

…Сгорел пока что только Лепетунов хлев, а казалось, что задымилось все вокруг, все пропахло дымом. Даже в хате, на полатях ощущалась эта горечь: ею пахло от рук, от рубашки, от подушки, которая на этот раз как-то особенно неприятно терла шею, затылок. А что будет дальше? Сколько еще может быть и пожаров и разных других бед, тревог и несчастий?

…Под вечер прилетал верхом на коне Клим Бегун… Снова в военной форме, кажется, в той, что ходил лет десять назад. Будто знал, что будет война, припрятал, но председателю колхоза не очень шла такая форма. Сказал, чтоб все было, как было… Чтоб все работали, как до сих пор… Враг будет разбит, и ни пяди нашей земли!..

На улице пока что тихо, как-то даже чересчур тихо. До войны, кажется, так не было… Если б заснуть, так можно и забыть, что где-то там идет война… На кровати спокойно похрапывает сын. Ему, может, даже и не снится война… Пускай хоть выспится дома, отдохнет… Устал после дороги, а тут еще этот пожар… Не пришлось спросить у Клима, куда лучше теперь податься парню, что ему теперь делать… Может, тут где-нибудь подыскать работу, пока не возьмут на войну?.. Учился же немного, хоть и не окончил. Да и в городе побывал…

…Похрапывает и похрапывает, бедняга. Что-то не очистилось в груди. Это еще с малолетства, все от лошадиного копыта.