Алексей Кулаковский - Тропы хоженые и нехоженые. Растет мята под окном

— Раньше тоже не любила! А если что и было, так только легкомыслие, игра в чувства! Тебе нравилось создавать впечатление, чтоб больше налюбоваться собой. Ни ду́ши, ни сердца́ людей тебя не интересовали. Мне качнется теперь, что ты даже и не способна была кого-нибудь полюбить.

При последних словах Леонид Александрович как-то расслабленно и раздраженно оперся локтями о стол и прикрыл ладонями голову. Он не видел, как реагировала на его слова Людмила, но ждал, что она вот-вот подаст голос — может, даже и очень резкий, обиженный, злой. Возможно, и раскричится, чтоб опровергнуть что-то, отвести от себя вину.

Но прошло около минуты, и никакого голоса не послышалось, в кабинете снова царила та самая томительная и назойливая тишина.

Высоцкий не шевелился и будто невольно чего-то ждал. Хоть крика, хоть плача, хоть ласки, лишь бы только не того, что было до этого и что так растревожило душу.

И вдруг неожиданно услышал, как вновь зашуршал шелковый плащик. Поднял голову. Людмила уже стояла боком к нему и что-то искала в сумке — наверно, носовой платок. Глаза у нее покраснели.

— Будь здоров, — сказала чуть не плача, резко повернулась и ушла. Тоненькие каблучки ступали твердо и ровно, все шаги до двери были как бы вымерены и рассчитаны. Плащ легко переливался на сгибах и еще сильнее подчеркивал стройность фигуры.

…Закрылась дверь сначала кабинета, потом приемной, заглох стук каблуков в коридоре, а шелковый плащ с нежными переливами все еще стоял перед глазами. Слышался его легкий шорох, С почему-то не хотелось верить, что Людмила вот вдруг встала и ушла, ушла окончательно и, наверное, уже никогда не вернется.

Много дум передумано когда-то о ней, много мук перенесено. В последнее время уверовал, что прошлое уже давно кануло и не напомнит больше о себе. А вот сегодня вышло что-то неожиданное и непредвиденное: у Высоцкого не хватило силы взять и сразу выбросить все из головы, забыть, как она тут сидела, что говорила, как потом встала и ушла, молча и печально, но не теряя своей живости и очаровательной стройности.

Леонид Александрович почувствовал, что больше не может оставаться в кабинете. Захотелось скорей уйти, чтоб хоть немного освободиться от нахлынувших впечатлений и мыслей… «А может, догнать Людмилу и поговорить с ней?.. О чем говорить?» Этот невольный вопрос не получал ответа.

«… В какую сторону она пошла? Может, спросить об этом у старого Архипа?..»

Высоцкий будто испугался своих чувств: тут что-то случайное, оно должно быстро пройти!.. Это позывные далекого прошлого, короткие и незначительные.

Архип встал с лавки, когда увидел приближавшегося главного инженера.

— Больше не придете? — спросил будто с сожалением, что не с кем будет поговорить, или желая просто быстрее избавиться от начальства да вздремнуть на свежем воздухе.

— Сегодня, не приду, — ответил Высоцкий, — присматривайте за машиной.

— Да никто ее тут…

Усталость действительно брала свое: шумело в голове, тяжело передвигались ноги. Отдыха в кабинете как и не было.

Теперь, идя домой, только б и помечтать о домашнем уюте, о старенькой матери, которая, наверное, уже давно ждет и, пока еще светло, поглядывает с огорода на тропинку, ведущую из города. Однако вместо этого возникло в памяти давнее и отболевшее.

…Небольшая комната в теткиной квартире на тихой городской улице. Небольшая, но вроде бы и просторная, так как из нее повыносили все, что можно было вынести. Одно вынесли, а праздничных столов и стульев понатащили.

Чья это тетя? Конечно же Людина, та самая, у которой девушка воспитывалась.

…Тетушки за столом не было, ей хватало работы на кухне. Сначала она всем здесь была нужна, а потом в ней уже никто и не нуждался. Она успокаивала и устраивала своего третьего или четвертого примачка, свалившегося с ног еще от первых тостов за молодых.

— Ты знаешь, кто я? — спрашивал у нее маленький с красной лысиной человек, силясь скатиться с дивана, чтоб выползти в гостиную комнату. — Давай скажу на ухо! Только тебе!..

— Да знаю я уже, знаю! — отвечала женщина и подсовывала свои отекшие руки ему под бок или под спину, чтоб он отвалился назад.

— Ни дьявола ты не знаешь, — кричал примачок. — Я тайный милиционер! Слышала? Вот кто я! И смотри не проболтайся!

— Сам ты уже не раз об этом болтал. Пожарник ты… И никакой не милиционер.

— Я тебе дам «пожарник»!

А в комнате в это время чуть не весь тетин кагал кричал «горько!». Натиск был такой, что более податливый Леонид соглашался на поцелуи, без особых отговорок, хотя за столами, рядом с некоторыми матерями, сидели и их дети-подростки. Люда же сопротивлялась настойчиво и умело, будто такие свадьбы у нее уже бывали не раз. И взяла верх над самыми заядлыми крикунами, не разрешила Леониду даже наклониться к ней.

Тогда один из свадебных заводил протянул свою чарку юноше в цветастом свитере в конце стола и начал кричать, что тому — распаренному от выпивки и духоты — исполнилось сегодня двадцать два года.

Опять все зашумели в поддержку, так как им было совершенно безразлично, за кого выпивать.

Юноша встал и разгладил на животе модный свитер. Тогда Люда выскочила из-за стола, птицей подлетела к имениннику и жадно, никого не стесняясь, начала целовать его потные щеки, уши, лоб.

— Горько-о! — закричал тот, что провозгласил тост.

…Не успела девушка вернуться на свое место, как в коридорные двери, которые видны были из комнаты, кто-то требовательно постучал. Хозяйка оставила своего примака и побежала открывать.

Вошли трое. Хозяйка не спешила приглашать новых гостей в свадебную комнату, а растерянно топталась возле них.

— Нам нужен Высоцкий, — сказал один из пришедших, уже в летах.

— Я Высоцкий, — сказал Леонид и встал. — Прошу, товарищи, раздевайтесь, будьте гостями!

— Нет, мы хотим просить вас!.. Пройдите на кухню…

Когда Леонид прошел туда, человек расстегнул верхние пуговицы плаща, достал из кармана военного кителя красную книжечку и протянул ее Высоцкому. Тот взял, посмотрел на обложку, и, будто обжегшись ею, поспешно вернул.

— Имелось в виду, что вы развернете сию книжицу и увидите, что в середине. А там вот что!.. — Человек развернул удостоверение с позолоченными буквами и вынул оттуда бумагу с тремя размашистыми подписями, отчетливым штампом и печатью. — Я сожалею, что в такое время пришлось… Но… служба, знаете… Вещички тут у вас, книжечки, тетрадки?.. Соберите!

— Ничего у меня тут нет, — дрогнувшим голосом сказал Леонид.

— А что, квартирка собственная имеется?

— Нет еще. В общежитии живу.

— Ну вот, будете иметь… Будете иметь…

Сообразив, в чем дело, поднялся с дивана и примачок, с натугой выпрямился, даже вытянул по швам руки. Стоял так, пока непрошеные гости вместе с Леонидом не скрылись за дверями. Тогда метнулся в коридорчик и закричал: