Алексей Кулаковский - Тропы хоженые и нехоженые. Растет мята под окном

Ева не отнимала своей руки, когда они пошли дальше, но и это у нее выходило без всякого умысла, просто и естественно, по-товарищески. Высоцкий тоже всей душой желал только этого, хотел бы чувствовать в своей руке ласковое и доверчивое тепло всего-навсего только хорошего и чуткого спутника. Но это только мысленно, а сердце невольно радовалось от предчувствия чего-то намного большего, небывалого, неизведанного.

— Вы же будете бояться возвращаться одна, — сказал он, всерьез беспокоясь о ней.

— А я тут как дома, — успокаивала его девушка. — Еще немного провожу… Вон до стежки, что через посевы.

Так они прошли луг. Ее желание остановиться Леонид Александрович почувствовал своей ладонью, — согретые пальцы зашевелились. Ева повернулась к нему лицом, и даже в темноте светились ее чистые, большие глаза.

— Ну вот!.. Теперь вы уже на своем поле. Побегу!

— Я не пущу вас одну! — настойчиво сказал Высоцкий. — Пойдемте снова к мостику.

— Ну что вы? — запротестовала Ева, и в этом протесте также чувствовалась искренность.

Высоцкий смутился.

— Разве только несколько шагов… — согласилась девушка, должно быть поняв, что человеку стало неловко.

«Вилен же там, — вдруг вспомнилось Высоцкому. — Действительно! Как это я забыл о нем? Все у нее, наверно, там, а тут — обыкновенная вежливость, а может, даже и сочувствие к новому и уже довольно усталому человеку».

— Вы целый день были в разъездах, — будто угадывая его мысли, продолжала Ева. — Кажется, от темпа до темна. Так случалось, что я несколько раз сегодня видела вашу машину.

— Много работы, — заметил Высоцкий. Голос прозвучал безразлично, сухо. «Видно, скажет еще: иди ты скорее спать, я ради этого и провожала тебя…»

Все же дошли до мостика. Тут Высоцкий спросил без всякой надежды, но в голосе его чувствовалась твердость человека, который не хочет быть назойливым и не собирается падать духом при неудачах:

— Во вторник вы… как?.. Найдется часок?

— Мы же договорились… — будто удивившись, что об этом переспрашивают, сказала Ева. — Приезжайте, буду ждать!

И она птицей взлетела на мостик. Оттуда протянула руку, но уже не так, как идя сюда.

— До свидания!

Высоцкому показалось, что в эту минуту она только прикоснулась к его ладони, живо крутнулась на каблуках и стремительно побежала по доскам.

Перелетела мостик, шаги ее отчетливо слышались в вечерней тишине…

Он постоял, пока Ева скрылась во мраке за деревьями, и потихоньку двинулся домой. Шел напрямик, как посоветовала девушка. Этот путь действительно самый удобный, оказывается. Ева не раз была на этом лугу. Под ногами уже густая трава и даже росистая — чувствовалось сквозь обувь. В походке почему-то исчезла та легкость, которая ощущалась несколько минут назад. Донимали всякие мысли и воспоминания. Некоторые хотелось отогнать, избавиться от них навсегда. Зачем, например, думать о том, как она прибежит теперь к скамейке под тополем и обнимет молодого Перепечку? Может, обнимет, а может, и нет. Может, извинится, что задержалась, а может, и не извинится. Эта натура не на ладони, быстро не разгадаешь. Да стоит ли принимать все к сердцу! Пускай она живет как хочет…

Как только Леонид Александрович вышел на стежку через поле, арабинковский фонарик засветил ему прямо в глаза. Поглядывая на него, можно было б попасть домой даже и не по стежке. Но тут до того уж выбитая пешеходка: очень много людей ходит из города и в город.

Через некоторое время стал показываться и еще один огонек, несколько ниже того, что на фонаре. Он то светился, то исчезал, будто что-то его заслоняло. И может, от этого порой казалось, что вспыхивает он то ближе, то дальше.

«Конечно, это в окне, — догадался Высоцкий. — Только неизвестно, в чьем».

Подходя ближе, он все больше убеждался, что свет горит в хате его матери. Хата стоит в конце огорода, невдалеке от выгона и проселочной дороги. А стежка ведет на выгон и, как ручеек в речку, вливается в проселочную дорогу.

Всего год назад эта хатенка переместилась сюда и приобрела более веселый вид. А лет сорок с гаком стояла она возле самой арабинковской улицы и каждую весну заплывала водой. Старожилы говорили, что там когда-то протекала маленькая речка, потом она высохла. Вот и луг с тех пор остался в людской памяти, хоть уже давно высох и превратился в выгон.

Одним словом, это отцовская хата, а теперь — материна. Почти все годы после войны она пустовала, потому что отца уже давно не было в живых, а мать жила у старшего сына, имевшего на этом же участке свою хату…

Мать встретила Леонида у ворот.

— Почему ж ты так поздно сегодня, мой внучек? — Она так приросла душой и сердцем к своим внукам, что и младшего сына часто звала внуком.

— Задержался: мало ли что бывает.

— А я ждала-ждала. И на обед не приезжал? А где ж твоя машина?

— Там, в тресте.

— Стемнело, вот я и вышла, лампочку включила… Думала — может, увидишь откуда, так вспомнишь, что пора домой…

Она шла впереди по узкой меже возле старого забора и опиралась на свой можжевеловый посох. Спешила как могла, не хотелось сдерживать шаги сына. Качалась временами, хоть и опиралась на посох, и тогда хваталась за почерневший столбик или жердь забора.

— Помаленьку, мама, не спешите! — просил ее Леонид.

— Наверное ж ты очень голоден?

— Не, мне не хочется есть.

— Так не пойдешь и в хату? Ужин ждет.

— Нет, не пойду.

— Я принесла там… Сюда поставила…

В хате Высоцкий увидел на своем письменном столе большую фарфоровую кружку, а на ней — ломоть хлеба. Рядом стояла тарелка, накрытая полотенцем с малиновыми петушками… Из-под петушков торчали черенки ножа и вилок. Леонид знал, что на тарелке должно быть сало, нарезанное тонкими ломтиками, а в кружке свежее молоко.

Он не прикоснулся к ужину. Взял в руки стебелек ранней мяты, лежавшей тут же на столе, — ее тоже принесла мать с огорода. Мята сильно запахла от прикосновения, и казалось, что ее аромат разлился по всей хате.

В тот вечер Ева не застала Вилена на скамеечке под тополем. Немного удивилась, однако особенно не переживала, так как знала, что фанаберии у него надолго не хватит. Посидела минуты три и пошла спать.

Во вторник часа в четыре после полудня она вышла в конец улицы и увидела, что за мостиком на новой дороге стоит знакомая машина. Никогда прежде Ева не различала по внешнему виду чужие машины, а эту почему-то сразу приметила и уже на второй день после того, как спасалась в ней от ливня, узнавала издали. И узнаёт теперь всегда, хоть «Москвич» Высоцкого ничем особенно не выделяется. По цвету он такой, каких много всюду, разве что пластинка для номерного знака выкрашена в лимонный цвет.