Борис Зайцев - Первый год

Алексей прибыл в школу в прошлом учебном году и на новом месте сразу почувствовал себя как дома. Рассказывали, что он в первый же день нагрубил классному руководителю, избил двух мальчиков, прогнав их с задней парты, которую сам облюбовал, и сел один. Учился Степной кое-как, но преподаватели находили его способным. Ни с кем из ребят, кроме Гулько, он не сближался, а девчонок презирал. На уроках Алексей редко слушал учителя. Обычно он занимался своими делами: что-то писал в толстой черной тетради, ревниво пряча ее от чужих глаз, или читал, открыто положив книгу на парту. Руки он никогда не поднимал, к доске выходил, когда была охота, часто опаздывал на занятия, уходил с уроков или пропускал по нескольку дней подряд. Классный руководитель Тамара Львовна безнадежно разводила руками: дерзкий новичок не признавал ее.

Естественно, что вопрос о поведении Степного был поднят сразу же после его прихода в школу, на ближайшем педсовете. Жалоб и предложений было одинаково много. Наконец постановили перевести ученика в другой класс, к более сильному и опытному педагогу. Кроме того, решили вызвать Алексея вместе с матерью на заседание педагогического совета. Но ни сын, ни мать на совет не явились. Некоторые учителя после этого случая предложили немедленно исключить «безнадежного хулигана» из школы, но директор оставил его.

— Выгнать всегда успеем, — сказал тогда Иван Федорович. — Заслуга не велика. Человека из него сделать — вот это заслуга. Видно, мне самому придется парнем заняться в следующем году. Теперь уже поздно: экзамены на носу. Ведь какой способный мальчишка! Неделями в школу не ходит, не учит ни черта, а успевает же! Таких нельзя выбрасывать за борт.

Рудаков долго размышлял, кому из классных руководителей передать «норовистого парня». В это время приехал Виктор Петрович, и директор остановился на нем: молодой учитель как-то сразу ему приглянулся…

Степной по-прежнему одиноко стоял у окна спиной к Логову.

«Гордый одиночка! — глядя на него, подумал Виктор Петрович. — Лучше поговорить с ним с глазу на глаз: если и нагрубит, так никто не услышит».

Логов остановил мальчика из шестого класса:

— Вон у окна стоит ученик, да, да, Степной. Позови его ко мне.

Мальчик подбежал к Алексею, сказал. Тот, кажется, что-то небрежно бросил в ответ, но не двинулся с места и даже не повернул головы.

— Он говорит, что ему и без вас тошно, а меня к черту послал, — откровенно доложил шестиклассник.

Учитель отпустил мальчика и сам направился к Степному.

«Грубиян! Вот и потолкуй с ним. А, будь что будет!» — И вдруг, подойдя к Степному, Виктор Петрович совершенно неожиданно для себя произнес:

— Алексей, здравствуйте. Вы получили тетради?

— Нет, — растерянно ответил ученик, для которого такой вопрос тоже был неожиданным. Он ожидал, что его, как обычно, отчитают за дерзость или станут допрашивать, почему он вчера не был в школе, хочет ли он учиться и тому подобное.

— Так возьмите, иначе вы можете остаться без тетрадей. — Не приглашая ученика, Логов направился в библиотеку, расположенную тут же в вестибюле. — Соня, выдайте Степному тетради, — обратился учитель к худенькой белокурой девушке за окошком и зашагал прочь.

«Для начала и это неплохо, — размышлял Виктор Петрович. — Я чувствую, что приказывать ему нельзя. С ним нужно завязать дружбу, конечно без панибратства, как со всеми ребятами. Да, да, пусть он увидит, что я отношусь к нему так же, как к остальным…»

Однако в тот же день Степной вынудил учителя забыть о дружбе.

Не успел Виктор Петрович на следующей перемене спуститься в учительскую, как его догнал староста Володя Светлов.

— Виктор Петрович! — зачастил мальчик взволнованно. — Там Степняк, фу, Степной и Гулько повыгоняли всех из класса и стулом дверь заложили. И Храмова не выпускают. Он там плачет. Мы стучали, да не открывают.

Логов поспешил наверх. У дверей его класса толпились ребята. Дежурные семиклассники пытались оттеснить собравшихся, но толпа все прибывала.

В классе, закрытом изнутри, слышался смех и крики:

— Ишь, раскабанел! Надо физкультурой заниматься. Лезь на окно!

Виктор Петрович постучал в дверь.

— Немедленно откройте! — громко сказал он.

— Чего? — отвечали из класса. — Нам некогда…

— Брось, я Виктору Петровичу скажу! — донесся плачущий голос Храмова.

— Кому хочешь говори! Ну-ка, делай упражнения. Слышишь! А то вниз полетишь.

На стук учителя больше никто не отзывался.

«Как же быть? — Логов метался возле двери. — Что они там делают?»

Что делалось в классе, было видно со двора, где собралась почти вся школа.

На подоконнике открытого окна в одних трусах стоял Храмов и делал упражнения. Гулько сидел на карнизе, зычно командовал:

— Вдох! Выдох! Р-раз! Два!

Степной, сидя на другом окне, в такт команде бросал на землю брюки Храмова, тужурку, башмаки…

Толпа внизу покатывалась со смеху.

— Чего собрались? — вдруг загремел в коридоре директорский бас. Ученики расступились. — Марш отсюда! А ну, кто там, отворяй! — Иван Федорович с такой силой потряс дверь, что стул свалился.

В классе был один Храмов.

— Удрали, наглецы! — Директор выглянул в окно, за которым чернела пожарная лестница. — Ну, даром эта штука им не пройдет!

Домой учитель вернулся сумрачным и, не раздеваясь, рухнул на кровать. Долго лежал он совершенно неподвижно, с открытыми остановившимися глазами, почти без мыслей (впечатления первых дней работы были слишком богаты и разнообразны, чтобы сознание могло сразу их переварить). Но чувства давно сложились: острый до боли стыд перед учениками за обидные, глупые ошибки на первом же уроке, жгучее недовольство собой и тревога за будущее. А тут еще эта история со Степным и Гулько!

Как ложка дегтя портит бочку меда, гак маленькое огорчение отравляет большую радость.

После нежного, призывного письма Светланы Логов был счастлив и отдался своему счастью не безрассудно, но со всею силой молодого, горячего сердца. И все, что он делал, о чем заботился, нисколько не мешало его чувству так же, как созревшее в нем чувство нисколько не мешало его работе. Напротив, оно помогало ему, умножало его силы, возвышало его. Те влюбленные, которые хотят жить одним своим чувством, забыв обо всем другом, просто заблуждаются: любовь должна вести человека к людям, а не уводить от людей. Логов рано понял это. Он мечтал вместе с любимой девушкой трудиться для других. И вдруг Виктор Петрович увидел, что не умеет работать, что его хлопоты пустые и никому не приносят пользы. Разумеется, молодой учитель ошибался, но первые неудачи пробудили в нем такую мысль.

Митревна своим женским чутьем сразу поняла душевное состояние Виктора Петровича, как только он переступил порог.