Борис Зайцев - Первый год

На дом учащимся было задано выписать из произведений любимых поэтов по два-три примера на каждый стихотворный размер.

К следующему дню все ребята выполнили задание, все, кроме Степного.

«Неужели я ошибся? — досадовал учитель. — Проверим еще раз…»

Стали читать стихи. Виктор Петрович незаметно наблюдал за Степным, но тот, казалось, был совершенно равнодушен и к ямбам, и к хореям, и ко всему на свете. Лишь один раз, когда Маруся Приходько нарушила размер в строке:

Степной презрительно поморщился.

«А ведь он чувствует ритм», — заметил учитель.

На перемене Алексей впервые за все время подошел к Виктору Петровичу.

— Я не понял, что вы там объясняли, — сказал он сквозь зубы.

Логов с дорого стоившим ему спокойствием отвечал:

— Останьтесь после уроков.

— И я останусь!

— И я! — раздалось несколько голосов.

Алексей нахмурился и отошел.

— Пожалуйста, ребята, — сказал Виктор Петрович. — Вы тоже не поняли? Сегодня после уроков я буду здесь…

Вечером Логов направился в свой класс, чтобы провести дополнительные занятия. За партами сидели Сережа Федотов, Вадик Храмов и Маруся Приходько. Степной не остался…

Ольга Васильевна как-то сказала Логову:

— Для учителя, друг мой, очень важно постоянно держать в поле зрении весь класс, никого не выпускать из виду. Нельзя, к примеру, заниматься сначала Степным, а потом Храмовым, нельзя забывать о хороших учениках, когда есть плохие. Всегда, обо всех вместе и о каждом в отдельности должны вы заботиться, друг мой!

Виктор Петрович хорошо запомнил эти слова.

«В самом деле, — размышлял он, — я начал увлекаться Степным, забывая о других ребятах. Вовремя она меня предупредила. А Храмовым пора заняться… И Светловым тоже. Они друзья, и такие разные. Что же сближает их?»

Светлов и Храмов действительно были друзьями, хотя ни в характерах, ни в интересах, ни в развитии, казалось, не имели ничего общего и жизнь одного проходила совсем не так, как жизнь другого.

Когда Светлов проснулся и спустил ноги на холодный пол, вздрагивая всем телом, Храмов еще слюнявил во сне подушку.

— Ма! — крикнул Володя и выбежал в кухню.

Но матери уже не было: рано утром она всегда спешила в детский сад, где оставляла до конца работы Володину сестренку Леночку.

Мальчик покачал головой, потянулся и стал делать зарядку. Сначала он двигался медленно и вяло, но потом размялся и начал прибавлять к упражнениям такие выверты и выкрутасы, каких не найдешь ни в одном гимнастическом комплексе.

— А теперь приступим к водным процедурам, — сказал Володя и ногой распахнул дверь в холодные щелистые сени.

— У-уф! — вырвалось у мальчика, но он, фыркая и отплясывая над тазом, все-таки умылся до пояса. — Бр-р-р! Вот холодина! Треба дров нарубить. Климат в хате как на льдине у папанинцев.

Володя быстро оделся, выбежал во двор и, достав из сарая сучковатый чурбан и колун, принялся за работу.

— Батарея, огонь! — приговаривал он и со всего маху рубил колоду. — Р-раз! А-а, не сдаешься? Ну-ка еще!.. Огонь!

А Вадик тем временем еще спал в теплой комнате, и мать, подходя к нему в третий или четвертый раз, умоляющим голосом просила:

— Вадик, детка! Ну, вставай! Когда же ты уроки будешь делать?

— Отстань! — огрызался Вадик. — Когда да когда… Сказал, встану — и встану!

— Ну, поспи, поспи, сынок, только не сердись… Это все Виктор Петрович! Учитель-то без году неделя, а какой самоуверенный тон! (Эльвира Сидоровна никак не могла простить Логову тот разговор, что был еще в августе.) Разве можно столько задавать? Ребенок должен спать нормально…

Володя уже успел нарубить дров, уже сбегал за водой, растопил печь и уселся за стол читать историю, одновременно отхлебывая из кружки им же согретый чай, а Вадик только собирался вставать. Храмов долго потягивался в постели, щурил на свет опухшие глаза. Потом он взял со стола затрепанного «Барона Мюнхгаузена» и, не вставая, принялся читать. Мальчик пролежал бы так еще час и два, если бы не вошла мама.

— А, проснулся, книжничек мой, пухлянтик мой маленький! — ласково заворковала Эльвира Сидоровна, склоняясь, над сыном. — Ну, поцелуй маму.

Вадик вместо поцелуя подставил матери свою тугую щеку.

— Му-утик, — капризно протянул он, пряча лицо в подушку, — принеси-и поку-ушать.

— Нет, ты, Вадим, вставай? Умоешься, тогда сядешь кушать.

— А я хочу ту-ут.

— Лежа, детка, вредно кушать. Тебе же папа говорил?

— Ну, тогда я совсем не буду! — обиженно пробурчал мальчик и отвернулся к стене.

— Что ты! Что ты! Разве можно не кушать! — засуетилась мать.

И у Вадикиной кровати скоро появилась тумбочка с обильным и вкусным завтраком. Здесь были пухлые булочки, печенье, бублики, масло, варенье и вместительная чашка какао.

Через минуту Вадик, аппетитно, чмокал и чавкал, а мать сидела у его ног и непрестанно говорила:

— Вот маслица скушай. Смотри, какой румяный бубличек! Тебе налить еще какао?

Пока Храмов завтракал, умывался и одевался, Светлов успел решить все задачи по алгебре и сделал два упражнения по русскому языку. Писал он хотя и быстро, но старательно, рассуждая сам с собой, произнося, вслух или даже напевая отдельные фразы. Ему нравилось наблюдать, как под его рукой вырастали длинные ряды цифр, бежали строчки, как упражнения с пропущенными или недописанными словами преображались в стройный, содержательный рассказ.

Наконец, когда Володя выполнил все задания и аккуратно вложил в полевую сумку (это была единственная измять погибшего на войне отца) тетрадки и книжки, Вадик сел за уроки.

Историю он сразу отложил в сторону.

— Там и учить нечего.

Потом он заглянул в алгебру, но, не дочитав даже условия задачи, плаксиво заголосил:

— Му-утик, задача не получается.

Прибежала мать.

— Ну и учителя! — возмущалась Эльвира Сидоровна. — Не объяснят, как нужно, а требуют. Надо с вашим директором обсудить этот вопрос. Что тут у тебя не получается?

И мама с грехом и с ошибками пополам решила за сына задачи.

Оставался русский язык. Вадик нашел в сборнике заданные упражнения. Они показались ему слишком длинными. Мальчик осторожно, чтобы не слышала мать, вырвал листы и поспешно сунул их в карман.

— Вадим, уже двенадцать, — раздалось из-за двери. — Ты все сделал?

— Ага, — отвечал Вадик, небрежно запихивая в портфель учебники вместе с «Бароном Мюнхгаузеном». — Я сейчас пойду: у нас собрание.

— Погоди, погоди! — встревожилась Эльвира Сидоровна. — Я тебе завтрак заверну.

— А, не хочу.

— Как можно! Сейчас не хочешь — потом захочешь. На, спрячь в портфель. Да не раздавай кому попало: друзья-то все хороши, пока им даешь, а как у них попросишь…