Борис Зайцев - Первый год

В дверь кто-то постучал.

— Войдите! — крикнула Эльвира Сидоровна.

На пороге появился Володя с книгами в руках.

— Здравствуйте! — улыбнулся мальчик. — Я вот принес…

— Не испачкал? — Женщина внимательно осмотрела книги.

— Нет. Я всегда руки мою, когда читать сажусь. Эльвира Сидоровна, а вы дадите мне «Войну я мир»? Я аккуратно.

— Ну, возьми, только чтоб чистую вернул.

Женщина вышла, а Вадик тем временем шепнул на ухо товарищу:

— Я сказал, что у нас собрание. Ты молчи!..

— Ладно, — кивнул Володя. — Пошли ко мне, штуку одну покажу.

— Нет, я лучше в «Динамо». Там ножички мировые и марки.

Вернулась Эльвира Сидоровна.

— Вот первый том. Прочтешь — возьмешь еще.

— Спасибо.

— У вас что, собрание сегодня?

— Да… — замялся Володя. — До свидания.

Мальчики вышли вместе. Светлов поспешил домой, а Храмов — на улицу.

Володю ждала срочная работа: Виктор Петрович поручил ему нарисовать портрет Пушкина.

Мальчик уже несколько дней честно трудился над рисунком и теперь хотел закончить его. Он развернул и приколол к столу большой лист отличного ватмана, весь испещренный на первый взгляд небрежными и беспорядочными штрихами. Но издали среди этих штрихов уже можно было различить верно схваченные формы головы и лица.

Часто глядя в книгу, где был напечатан портрет, мальчик быстрыми и легкими движениями карандаша наложил первую грубую тушевку. Отошел. Прищурился. Кое-где уточнил контуры и стал усиливать тени. Скоро на бумаге сгустились и окрепли смелые штрихи, потом, как-то вдруг, после нескольких удачных нажимов графита, прояснились черты великого поэта и что-то живое сверкнуло в глазах.

Володя уже не смотрел в книгу. Настоящее вдохновение водило его рукой, послушный карандаш как будто сам находил на бумаге те места, где нужно было оставить то резкую, то мягкую, то чуть заметную линию. Сердце мальчика радостно стучало, в глазах разгорался огонек.

Все было хорошо в портрете. Лишь тени оставались какими-то плоскими. Светлов разглядывал рисунок и вблизи, и на расстоянии, и через кулак, сложив трубкой пальцы, но так и не определил своей ошибки. Мальчик задумался. Потом он достал альбом с открытками и вырезками из журналов, которые собирал уже несколько лет и не променял бы даже на морской кортик в ножнах, что по секрету показывал ему Храмов. Володя перелистал альбом и остановился на автопортрете Серова. Он стал внимательно изучать тени и вдруг обнаружил, что они не везде были одинаковы: чем ближе к свету — тем гуще тени, чем дальше от света — тем они бледнее.

Светлов схватил резинку, подбежал к портрету и широкой полосой снял карандаш с правой стороны лба, под глазами и на нижней части подбородка. Отошел. Взглянул. Лицо вдруг стало выпуклым. Когда же в других местах мальчик еще усилил тени, оно как будто выдвинулось вперед и отделилось от бумаги.

— Ай да Светлов! Ай да сукин сын! — в восторге закричал Володя, переделывая на свой лад слова, сказанные когда-то Пушкиным, и пустился перед портретом в пляс. Но, взглянув на ходики, он спохватился: до звонка на урок оставалось шесть минут. Мальчик снял портрет, свернул его в трубку и, подхватив сумку с книгами, что было духу помчался в школу.

— Вопрос: «Крестьянское восстание под предводительством Болотникова», — говорила Мария Прокофьевна, учительница истории. — До осады Москвы. Пойдет отвечать…

Пока Мария Прокофьевна водила пальцем по журналу, в классе стояла бездыханная тишина. Одни, кто не выучил урока, сидели, что называется, ни живы, ни мертвы; другие, хотя и знали урок, тоже замерли от волнения и некоторой робости, потому что волновались и робели их товарищи; лишь немногие смельчаки были сравнительно спокойны и сами просились к доске.

— Приходько Мария, — сказала, наконец, учительница, и тотчас по классу прошел облегченный вздох.

Вздохнул и Храмов, а Светлов и еще несколько ребят с сожалением опустили руки.

Робкими шагами, вобрав голову в плечи, Приходько побрела к доске. Постояла, подумала и словно запричитала слабым срывающимся голоском.

Тем не менее ответила она неплохо. Видно, случалось это довольно редко, потому что даже очки учительницы засияли удовольствием.

— Вот так Мурка!

— Приходько скоро отличницей станет! — послышались одобрительные возгласы.

— Молодец, Приходько! «Четыре»! — улыбнулась Мария Прокофьевна. — Ведь можешь хорошо учиться, только лень-матушка ходу не дает.

— «Пять»!

— Мария Прокофьевна, вы ей «петуха» поставьте! — зашумели ребята.

— Что это за «петухи» тут завелись! — с шутливой строгостью прикрикнула на них учительница. — Садись, Мария. Дальше пойдет отвечать Вадим Храмов.

Вадик поморщился, помялся на месте, однако зашагал к доске. По дороге он выразительно толкнул в бок одного из сидевших впереди ребят и подмигнул Светлову.

Заметив нерешительность Храмова, Мария Прокофьевна спросила:

— Ты чем это расстроен сегодня, друг мой?

— Голова болит, — соврал мальчик.

— Отчего же она болит?

— Не знаю.

— Оттого, что не знаешь?

По рядам прокатился смех. Вадик покраснел и отвернулся.

— Сейчас проверим. Возьми-ка указочку да отвечай урок.

— А что рассказывать?

— Как что? О дальнейшем ходе восстания расскажи.

Вадик покосился на Володю. Тот незаметно делал ему какие-то знаки, шевелил губами.

— В тысяча шестьсот… шестом году… Болотников начал брать Москву, — с остановками заговорил Храмов, — но… не смог взять.

Светлов утвердительно кивнул головой и опять задвигал пальцами.

— Помещики… изменили Болотникову, и его снова разбили под Москвой, — с пятого на десятое перескакивал ученик.

Мария Прокофьевна вскинула брови, но перебивать не стала.

Так, часто поглядывая на Володю или на других ребят, которые показывали ему из-под парт крупно написанные шпаргалки, Вадик ответил весь урок.

— Горе мне с тобой, Храмов, — вздохнула учительница. — Вот всегда ты тянешь, тянешь, полурока займешь, а толком ничего не ответишь. «Три». Садись…

На перемене в коридорах поднялась кутерьма: с визгом и топотом валили из дверей шестые классы, затевали шумную свалку и беготню. Но когда среди ребят появились учителя и дежурные старшеклассники с красными повязками на рукавах, установился порядок.

Храмов стоял у окна и жевал свой завтрак. К нему никто не подходил, только какой-то малыш завистливо косился на толстый бутерброд с маслом, медом и сыром.

Светлов же был в дальнем конце коридора, где происходило состязание силачей.

Окруженные плотным кольцом ребят, стояли в позе фехтовальщиков Федотов и другой восьмиклассник, такой же рослый и широкоплечий. Они тянули друг друга за руки, и каждый старался заставить противника сойти с места. Багровели от напряжения лица, бугрились и перекатывались под кожей молодые мускулы.