Борис Зайцев - Первый год

— Постой-ка, постой, негодник! Куда? Не пущу! Ты чего кричишь? А? На кого кричишь, спрашиваю?

Такого поворота Логов не ожидал. Он с трудом заставил себя усидеть на месте (ему очень хотелось выглянуть за дверь), а Митревна продолжала каким-то чужим, непривычно суровым голосом:

— На своего учителя кричишь? Бесстыжие твои глаза! Он тебя, дурака, человеком хотит сделать, а ты… Прямой ты негодник, вот и весь тебе сказ!

Как ни странно, Алексей ничего не ответил на это.

— Поди сюда! — повелительно позвала женщина. (По звуку шагов Виктор Петрович догадался, что соседка повела Степного в свою комнату.) — Видишь? Это старшой сын, Василь. Орденов-то! На целый полк хватит. Майор. Погиб смертью храбрых. Мне командир его так и прописал… — Митревна вздохнула. Теперь она говорила тише и мягче, но учитель по-прежнему слышал ее слова. — А это меньшой, Витюшка. Тоже бедовый был. Как где песни, пляски — он всегда первый. В армии разведчиком служил: к немцам, значит, в ихний тыл пробирался. Убили его, изверги… — Соседка снова вздохнула и снова помолчала. — Вот муж. Тоже знатный был человек, царство ему небесное. В шахте засыпало. Одна я осталась… Теперича суди, каково мне, старухе, на белом свете жить. А вот живу, креплюсь и в работе не последняя. Не у одного тебя горе, милок. Из-за своего горя негоже на людей злобиться. А учителей особливо надо уважать: они тебя уму-разуму учат. Знаешь, чего Витюша про своих учителей писал? Погоди, покажу. — Митревна пошуршала какими-то бумажками, вероятно нашла нужное письмо и отдала Степному.

— Тута вот почитай… Вслух, вслух читай: матери сыновнее слово дорого.

Степной прочитал:

— «…А Геннадию Максимовичу, Ольге Васильевне, Петру Захаровичу и всем нашим учителям передай мой низкий поклон и глубокую благодарность за то, что они меня жить научили. Скажи, что я их никогда не забуду и не подведу, клянусь в этом комсомольской и гвардейской честью. А что шалил иногда, ленился, дерзил, так это просто по глупости. Многого я тогда не понимал. Пусть они меня извинят…»

Если бы Виктор Петрович видел Алексея в эту минуту, он заметил бы на его лице сочувственное внимание, смущение и… стыд, стыд перед этой старой доброй женщиной, перед светлой памятью ее мужа и сыновей, перед ним, его учителем.

— Видишь как! — сквозь слезы сказала Митревна. — Окромя благодарения, ничего учителям не говорит.

Некоторое время за стеной было совершенно тихо, потом раздался какой-то шорох, а через минуту хлопнула наружная дверь.

Логов поспешно вышел в переднюю.

Соседка протянула ему оставленную Алексеем записку.

Зима перепутала сроки: уже давно прокричали над головой запоздалые журавли, уже поезда дальнего следования привозили снег на крышах вагонов, уже ноябрь осыпался последними листками календаря, а под ногами еще чавкала грязь, и даже иней ни разу не опушил деревья. Только в конце декабря снежным валом обрушилась на город метель. Озлобленная, дикая, она секла колючими вихрями землю, погребала в снегу дороги, рвала провода, валила заборы, свирепо завывала, натыкаясь на препятствия. Мороз держался небольшой, но из-за ветра казался страшным. Улицы опустели. Лишь по главному шоссе, рыча и качаясь на сугробах, прошел тяжелый трактор со снегоочистителем и за ним несколько машин. Люди появлялись редко, преимущественно шахтеры, спешившие на работу. Идти было трудно. Человеческие фигурки, утопая по пояс в снегу и наваливаясь грудью на ветер, медленно двигались к шахте, которая одна как будто не замечала вьюги. Она по-прежнему грохотала и дымила, осыпая белый снег черной угольной пылью.

Трое суток бушевала метелица и наделала много бед: в больницу поступало много обмороженных; два дня в Н. не приходили поезда, хотя тысячи людей расчищали дорогу; половина города осталась без электричества; молчало радио и телефон. Лишь на четвертые сутки улегся буран и проглянуло солнце.

Занятия в школах временно прекратились. Учителя, как и все почти жители города, работали на железнодорожной линии, которая лишь местами виднелась из-под снега. По насыпи где кучками, где в одиночку копошились люди с лопатами; несколько в стороне чернели на снегу два трактора и с десяток грузовых машин. В морозном воздухе звонко раздавались свистки паровоза, суетившегося на станции, рокот моторов, стук железных лопат о рельсы, крики и смех.

Виктор Петрович, в валенках, в шерстяной кацавейке и шапке-ушанке, энергично наседал на большой сугроб.

«Интересно, сколько в нем лопат? — прикидывал учитель. — Сейчас узнаем: раз, два, три…»

Он сразу взял быстрый темп и легко досчитал до сорока. Его сердце забилось гулко и часто, глубже стало дыхание. Логову показалось, что в его груди лопнула какая-то перепонка, до сих пор мешавшая ему дышать, что только теперь он вздохнул полными легкими. Работая, он почувствовал, что в его теле есть мускулы, есть еще сила, которая прежде бездействовала и о которой он почему-то забывал. И Логов с радостью расходовал эту силу, так как знал: чем больше тратишь ее, тем больше она становится.

«Чудесно! Почаще вот такие разминки делать нужно, а то я все над столом гнусь…»

После сотой лопаты Виктор Петрович решил передохнуть. Он с наслаждением разогнулся и некоторое время стоял неподвижно. Перед ним с одной стороны лежала степь, зарытая в снега; с другой — рассыпался домами веселый городок, тоже белый; только огромный курган террикона по-прежнему темнел вдали: снег лишь местами держался на теплой его поверхности.

— Отдыхаете? — к Логову подошел Геннадий Максимович. — В этом я всегда готов вам помочь.

— Вы все шутите… Устал немножко. И пейзажем вот залюбовался. Какая резкая перемена: три дня назад сырость, грязь — и вдруг!..

— Да, перемена столь же резкая, как и в вашем Степном. Вы знаете, он сегодня со мной поздоровался! Я даже опешил, клянусь вам всеми суффиксами и приставками.

— Ну и клятвы же у вас! — улыбнулся Виктор Петрович. — Так, значит, поздоровался?

— Да, представьте себе! И знаете, этак с легким поклоном и, главное, без иронии. Вы просто чудотворец, истинный чудотворец!

— Какие там чудеса! Эх, Геннадий Максимович, уж если говорить правду, так я никудышный педагог.

— Ну, бросьте, бросьте! Я-то знаю…

— Не все вы знаете. На днях Степной был у меня…

— Дома?

— Дома.

— И это вы тоже не считаете чудом? — По лицу Белова забегали лукавые морщинки. — Ну-ну, как же вы с ним?

— Да как… Все испортил.

— Не может быть! — Геннадий Максимович недоверчиво взглянул на Логова.

— Все испортил, — повторил Виктор Петрович огорченно. — Он прочитал мне свои стихи…

— Так он еще и поэт? — Белов удивленно развел руками. — Ну, теперь-то вы с ним найдете общий язык: вы же сами сочиняете.