Борис Зайцев - Первый год

В разукрашенном и ярко освещенном зале вокруг нарядной елки движется пестрая толпа ребят в маскарадных костюмах. Кого здесь только нет! И Тарас Бульба в паре с Василисой Прекрасной, и добрый доктор Айболит, заботливо предлагающий каждому огромный термометр, и Человек в футляре под ручку с Русалкой!

Музыка, смех, веселая болтовня.

Вдруг откуда-то из глубины здания доносится тяжелый, все нарастающий грохот, и на пороге в сопровождении шести мальчиков появляется Черномор. Шум в зале смолкает. С минуту «колдун» стоит неподвижно, потом он медленно-медленно поднимает руки. Свет гаснет, и тотчас вспыхивает елка. В двери вбегает запыхавшийся Дед Мороз.

— Здравствуйте, дорогие друзья! С Новым годом! С новым счастьем! С новыми успехами!

…Степной пришел на вечер позже других. Он долго бродил по коридорам, заглядывал в комнаты отдыха, пока его не заметил Виктор Петрович. Когда учитель окликнул Алексея и пригласил его в зал, тот с минуту колебался. Но потом он решительно оттеснил плечом стоявших у входа ребят и зашагал напрямик через свободное пространство перед сценой к противоположной стене. Степной шел, не торопясь и не пригибаясь, как это делали другие, чтобы не мешать зрителям, а напротив, еще замедлил шаг и небрежно взглянул на «артистов».

Ученики задвигались. Те, кто стоял позади, вытянули шеи, поднялись на носки.

— Степняк?!

— Правда, Степной, смотрите!

— Вот это да! — слышался недоуменный шепот.

И было чему удивляться: Алексей впервые присутствовал на общешкольном вечере.

К Логову подошел Иван Кузьмич.

— Напрасно вы е г о пустили, — шепнул он Виктору Петровичу. — Теперь глядите, чтоб вечер не сорвал.

— Не волнуйтесь, — нахмурился Логов и отвел математика в сторону, чтобы их разговора не слышали ребята. — Степной мой ученик, и я за него отвечаю.

— Э-э, батенька мой, да вы нынче не в духе! — проговорил Иван Кузьмич, двигая своими лохматыми бровями и не зная, обижаться ему на Логова или принять его слова за шутку.

— Да, я очень расстроен в последние дни, — мрачно отвечал Виктор Петрович. — Скажите, Иван Кузьмич, как могло случиться, что весь класс получил по контрольной двойки? В е с ь к л а с с!

— Вы удивляетесь?

— Я не удивляюсь, я возмущаюсь!

— Видите ли, молодой человек, вы просто… вы просто еще очень молодой человек. Вы не знаете, как легко обвинить учителя в том, в чем он абсолютно не виноват. Программа перегружена — виноват учитель; ребята ленятся — опять учитель виноват…

— Простите, но вы недавно говорили, что класс работает хорошо.

— Р а б о т а л хорошо, а теперь стал работать плохо.

— Ни с того ни с сего?

— Ну, с чего ваш класс перестал работать, это вам лучше знать.

— Предположим. Но странно одно, Иван Кузьмич, что мой класс вдруг перестал работать только по математике. По другим предметам он работает хорошо.

— Не знаю, как по другим, я говорю о своем предмете. И еще… только между нами… — Иван Кузьмич приблизил свое лицо к лицу Логова, и Виктор Петрович опять услышал запах моченых сухарей. — Ума не приложу, за какие грехи, но я с первого дня работы в немилости у завуча. Подобрал трудные задачи…

— Это ложь! — Виктор Петрович с негодованием отшатнулся от Ивана Кузьмича. — С больной головы на здоровую…

— Вы произносите новогоднюю речь? — подходя к товарищам, спросил Белов. — С Новым счастливым годом!

— Спасибо. И вас также.

— О чем вы тут?

— Да насчет контрольной! — горячился Логов. — Вот скажите вы, Геннадий Максимович: можно ли в плохой успеваемости винить одних ребят?

— Разумеется, нельзя. Виноват прежде всего учитель. Между прочим, я только что говорил с Валерием Дмитриевичем. Оказывается, и в других ваших классах, Иван Кузьмич, такая же история.

Стрелец закашлялся и, указывая на окно, пробурчал:

— Извините… я не могу… дует страшно…

— Свежая струя очень полезна, особенно когда застоялась атмосфера, — многозначительно заметил Белов.

Между тем в зале начался концерт.

— Петр Ильич Чайковский, «Тройка» из «Времен года». Исполняет ученица восьмого класса Люба Поярцева, — объявил конферансье.

Девочка села за пианино, тронула клавиши — и разгулялась на просторе бедовая русская метель; вот звякнули и рассыпались в поле серебряные бубенцы, и, обгоняя быстрые вихри, понеслась залихватская тройка под молодецкую песнь ямщика; прячется в тучи озябший месяц, голодный волк хоронится от вьюги в свое неуютное логово, а тройка все мчится и мчится, и не смолкает удалой напев…

Светлов широко раскрытыми неподвижными глазами смотрел на юную пианистку. Видел ли он ее, слышал ли вьюжные стоны, или в его воображении художника звуки обращались в краски и чудная картина встала перед ним — трудно сказать, только мальчик все забыл в эту минуту.

Степной весь подался вперед, словно хотел сорваться с места и ринуться навстречу струнной буре. Музыка проникла и в его долго скрываемое от людей, но чуткое и доброе сердце.

Даже робкая, словно чем-то напуганная Маруся Приходько и та как будто просветлела.

Храмов, кусая губы, исподлобья поглядывал на Поярцеву. Музыкант по маминой воле, Вадик понял теперь, как плохо он играл. Любая музыкальная пьеса казалась ему только длинной вереницей нот, которые нужно было сыграть то громко, то тихо, то быстро, то медленно. И он брал эти ноты как было нужно, хотя никогда не чувствовал, что они выражали. Вадик тоже недавно разучил «Тройку» Чайковского, однако великолепная музыкальная картинка даже не взволновала его; он не увидел в ней ни раздольной русской степи, ни самой тройки, не услышал ни завывания вьюги, ни звона колокольчиков, ни удалой песни ямщика — не увидел и не услышал того, что увидела, услышала и показала другим Люба Поярцева.

Когда звуки умолкли и по залу прокатились аплодисменты, Алексей бросился в коридор. Он искал кого-то, не нашел, вернулся в зал и здесь не увидел нужного ему человека. Тогда Степной крикнул:

— Где же Виктор Петрович?

Учитель вышел из-за кулис.

— Виктор Петрович! Разрешите мне! Выступить разрешите!

Логов только взглянул на ученика и все понял.

— Разрешаю. Иди.

Оттолкнув конферансье, который хотел остановить его, чтобы объявить номер, Алексей взбежал на подмостки.

— Я буду… я прочту вам одно стихотворение. Шум, возгласы удивления, потом отчаянные хлопки в ладоши встретили его.

Юноша дождался тишины и начал: