Борис Зайцев - Первый год

И догадливый прохожий отвел мальчика домой.

Этот случай в семье Логовых и теперь помнят.

Учились Леня и Жора не то чтобы очень хорошо, но и не последними в классе считались. Уроки дома готовили вместе, за одним столом. Только, бывало, сядут — и Витя тут как тут. Братья крючки выводят — и он выводит крючки, братья за букварь — и он за азбуку. Так незаметно и научился писать и читать (шести лет ему не было). С тех пор Виктор с книгами не расставался: хлебом не корми, а книжку купи.

И еще любил он отцовские сказки и песни слушать. А сказки у отца особенные: не было в них ни прекрасных царевен, ни страшных драконов, ни добрых волшебников, ни злых колдунов, о которых дети в книжках читали, а были отважные кавалеристы, краснозвездные бойцы, что прогнали со своей земли белых атаманов, и был добрый и мудрый дедушка Ильич…

Когда Вите настало время идти в школу, он знал наизусть десятка четыре стихотворений, бойко читал и решал задачи за первый класс. Его приняли сразу во второй.

В школе Витя еще больше пристрастился к чтению. Но теперь он ходил за книгами в детскую библиотеку и брал не все, что на глаза попадалось, а что советовала учительница. И мало было прочитать повесть или рассказ. В классе о каждой книге большой разговор шел, чтобы все ребята верно ее поняли.

Мальчику очень нравились рассказы о героях гражданской войны. Бывало, размечтавшись, он видел себя в атаке рядом с Чапаевым, Котовским или Буденным. И отец обязательно был где-то поблизости, восхищался его подвигами и гордился им.

Потом новые книги, новые писатели и герои стали его учителями. Солнечная поэзия Пушкина и широкая, как сама Русь, гоголевская проза; мятежные лермонтовские строки и гневная муза Некрасова; нержавеющая рабочая правда произведений Горького и закаленное, как сталь, слово Николая Островского — все это и многое другое было знакомо Виктору уже в пятнадцать лет. Книга стала для него чудесным живым родником, который одновременно и утолял и возбуждал его жажду.

В знании художественной литературы Витя далеко перегнал старших братьев. Те больше увлекались техникой: чинили электрический утюг и чайник, после чего приходилось чинить счетчик; сделали радиоприемник, но никак не могли найти в эфире подходящей для него волны; наконец построили паровую машину и приладили ее к мясорубке. Однако мать не решилась воспользоваться их изобретением, и недаром: однажды машина взорвалась, окатив своих создателей кипятком.

Братья-близнецы после семи классов поступили в Р-ский автодорожный техникум и окончили его в грозном сорок первом году.

Петр Сергеевич сдержал слово, данное много лет назад: в первый же месяц войны он пошел на передовую добровольцем.

Леня с Жорой попали в танковое училище и через год в составе одного экипажа тоже отправились на фронт.

Витя остался с матерью.

Мальчик завидовал старшим братьям и отцу.

— Мама, — спросил он однажды, — почему ребят не пускают на войну?

— Воюют большие и сильные, — сказала мать, — а детям учиться надо.

— А Гаврош? Ты же сама мне читала. И Павка Корчагин воевал, и Брузжак…

Женщина не знала, что ответить, потом проговорила тревожно и строго:

— Не вздумай бежать! Слышишь? За нас трое воюют. Если и ты уйдешь… я умру.

Промолчал мальчик, нахохлился.

С фронта шли печальные вести. Виктор забросил учебники, читал только газеты, слушал по радио сводки Информбюро и все думал и думал о том страшном, безумном, нечеловеческом, что называют войной.

Однажды в сознании мальчика возникли слова:

«За что они убивают людей? Ведь мы же не злые. Мы не трогали их…»

В этих словах было что-то новое, необычное. Мальчику захотелось их записать, просто чтобы не забыть. Под руку попался узкий листок из блокнота, так что каждое предложение укладывалось в одну строку:

«Стишки получились! — удивился Виктор. — Здорово! Только нескладно. Вот бы научиться как Пушкин!..»

С тех пор мальчик стал увлекаться поэзией. Теперь он брал в библиотеке только стихи. А однажды у него появилось желание «самому придумать что-нибудь складное». Целый день просидел он за столом и написал четыре строчки:

— Войне — мне, остался — сражался — все складно! — торжествовал Виктор, и незнакомая до того радость поднималась в его душе.

И вдруг письмо: отец тяжело ранен. А через неделю — новое, еще более страшное горе: в бою под Москвой погибли братья-близнецы. Вместе родились они, вместе жили и вместе умерли за Родину. И теперь они лежат рядом, не разлученные даже смертью, лежат в той священной земле, которую сумели защитить: враги не прошли дальше их могилы.

Прогудел гудок. Мощный и упругий рев, раздававшийся совсем близко, как будто встряхнул Виктора Петровича. Глазами только что проснувшегося человека он посмотрел на стол, на солнечное окно, у которого стоял, и, наконец, вспомнил, где находится. И лишь теперь Логов почувствовал на языке неприятную горечь: оказалось, что он еще держит в зубах давно потухшую и размокшую папиросу.

Выбросив окурок, учитель посмотрел на часы. Было двенадцать. Он вышел к соседке, спросил:

— Это на шахте гудело?

— Ага, на шахте, — отвечала Митревна. — Двенадцать, смена как раз.

— А далеко отсюда до шахты?

— Да нет, тута под боком, только за деревами не видать. Вот как пойдете по нашему переулку, так сразу вправо и повертайте.

Виктор Петрович вышел на улицу и через несколько минут стоял у подножья огромной каменной горы — террикона, которая возвышалась надо всем, что окружало ее. Гора во многих местах дымилась, как вулкан, и над нею висело синеватое облако. По скату горы ползли наверх вагонетки и, достигнув вершины, с грохотом опрокидывались. Куски пустой породы, увлекая друг друга, гулким обвалом срывались вниз; дым, смешанный с угольной пылью, густел, и это было похоже на извержение.

Рядом с терриконом, чуть ниже его, чернел металлическими конструкциями стройный копер с красной звездой и флагом. В стороне, поднятая на бетонные столбы, тянулась серая без окон постройка; от нее наклонно вниз шла прямоугольная широкая труба. Слева виднелись еще какие-то сооружения с двойными низкими, но толстыми трубами; четырехугольная каменная башня; длинная узкая платформа на железных балках и множество других построек, самых разнообразных по форме и величине.

И весь этот гигантский организм дышал полной и деятельной жизнью. Вместе с углем шахта выбрасывала на поверхность тяжелый грохот, лязг, шипение пара, в которые вливались паровозные свистки, скрип вагонеток, стук бесчисленных колес.