Сергей Болдырев - Путь на Индигирку

Передо мной стоял Пасечник, нормировщик мастерских, человек молодой, энергичный, прямой. Мне нравился его острый ум и простота обращения, он никогда ни перед кем не юлил. В первый раз я видел Пасечника навеселе, лицо его налилось буроватым румянцем, губы лоснились от жира.

— Мы слышали, что вы вошли… — сказал он. — Заходите к нам, мы люди общительные, будем рады… Вам когда-нибудь приходилось есть котлеты из мамонта? — он спросил это без всякого перехода, немного манерно и заулыбался/

— Нет. Вкусные?

— Ну, знаете, когда говядина пролежит пять тысяч лет, пусть даже в мерзлоте, всякий поймет, что она не будет таять во рту. Вкус подошвы, — продолжал он без всякой иронии. — Но поддерживает сознание, что ты питаешься, подобно своим древнейшим предкам… Пошли?

Несмотря на опьянение, речь его была связной, логичной, Пасечник оставался Пасечником и под винными парами.

Он приглашал меня выпить, и мне теперь было все равно. Сама земля, казалось, уходила из-под ног. Кому тут нужна святость, Коноваленко был прав, долго пай-мальчиком не продержишься. Так не все ли равно, сейчас или через полгода? Уж лучше с Пасечником выпить, чем с кем-то еще…

— Ну, что же, идемте попробуем котлет из мамонта, — сказал я. — Идемте, чего же вы?

Пасечник стоял передо мной и пожимал плечами. Улыбаясь, он сказал:

— Прошу извинить, вы поняли меня слишком буквально, вам придется поверить мне на слово. Котлеты из мамонта я ел в прошлом году на морском побережье. В обрыве берега обнажился бок мамонта с рыжей шерстью, и мы попробовали… Я делился, так сказать, своими воспоминаниями. Но у нас строганина, действительно тает во рту. Вы знаете, что это такое: замороженный и наструганный лепестками приперченный омуль…

Утром я проснулся в своей комнатке, под одеялом, но с отчаянной головной болью. Пурга повизгивала у двери, просилась наружу. Что было ночью, я совершенно не помнил.

Я выбрался из-под одеяла. Фанерный лист на полу обжег ступни, точно раскаленная стальная плита. На цыпочках пробежал к двери, выпустил Пургу, промчался по коридору к выходной двери, открыл ее и так же стремительно вернулся к себе. В одних трусах и майке принялся танцевать около печурки, нащипал лучины, сунул ее в печку, присел, зажав обнаженные локти в колени. Зашумел огонь, матово-синяя стенка печки нагрелась, и спасительное тепло окутало меня.

Все время, пока я выпускал на улицу Пургу, растоплял печку, приводил в порядок постель, я совершенно не думал о том, что случилось вчера в палатке-клубе, точно ничего и не было. Лишь где-то глубоко в душе не покидала меня тревога.

Отчаянный тонкий вопль щенка послышался снаружи. Не одеваясь, я кинулся на помощь. Мрачная темно-красная, заря занималась в тайге, сизые дымы стояли над трубами палаток и бараков. Щенок, уткнувшись черным носиком в поваленное набок ведро, горько плакал. Я присел около, не замечая, что снег жжет ступни. Пурга не могла оторвать от ведра свой острый розовый язычок — примерз к металлу. На улице градусов сорок пять ниже нуля! Что делать? Я прибежал в комнату, с силой пробил кружкой слой льда, образовавшийся за ночь в ведре с водой. От воды язычок оттаял мгновенно, и плач прекратился. Пурга потянулась ко мне, пытаясь лизнуть в лицо. Я сгреб пушистый снежно-белый шарик и побежал в палатку. Все в комнатке дышало жаром, печка шумела, как локомобиль. Мы с Пургой уселись на кровать, и она принялась вертеться и кувыркаться около меня. А я ловил ее, гладил пушистую шерсть и думал о том, как нужно человеку что-то свое, какой-то сокровенный уволок души, который не обязательно выставлять напоказ людям… Прочнее тогда стоит на земле человек.

Кто-то с силой ударил снаружи в дверцу, она распахнулась настежь, и в комнату ворвался Рекс, высокий, сильный пес с красивой пятнистой шубой. Рекс был в меру нахален, умел наслаждаться жизнью и не участвовал ни в каких песьих склоках и драках берег свою шубу. Меня он одаривал своим посещением каждое утро. С достоинством сожрав то, чем я его угощал, и вежливо улыбнувшись, то есть немного поскалив свои ослепительные клыки, прижав острые ушки к голове и помахав великолепным хвостом, словно говоря: «Ты же прекрасно понимаешь, зачем я к тебе захаживаю. Такова, брат, жизнь, никаких септиментов!» — тотчас скрывался.

— Здорово! — воскликнул я.

Рекс кинулся ко мне, упер передние лапы мне в плечи и без всякой застенчивости лизнул по щеке горячим языком. Будто не видел меня год.

Пурга слетела с кровати на пол, перевернулась перед ним на спину и заболтала всеми четырьмя пушистыми, похожими на заячьи, лапками. Рекс, красиво изогнув шею — он все делал красиво! — поднял свою могучую лапу, словно собираясь поиграть со щенком, но не дотронувшись до него, обернулся ко мне. У него явно не хватало сегодня времени заниматься пустяками. Я выдал ему кусок консервированного мяса, припасенный для себя. Он мгновенно проглотил мой завтрак, как-то между прочим улыбнулся и, не теряя зря времени, покинул нас. Пурга вскочила сразу на все четыре ноги и, навострив ушки, ошарашенно смотрела вслед наглецу.

И тут я все вспомнил… И северное сияние, и то, что сказала мне Наталья, и историю с Даниловым, и пьянство у Пасечника…

Через полчаса я сидел в кабинете Кирющенко и рассказывал ему то, что вчера произошло в палатке-клубе, а заодно и о том, как нехорошо получилось с Даниловым. Начальник политотдела бесшумно расхаживал по комнате в неуклюжих валенках, сунув руки в карманы, и время от времени поглядывал в мою сторону.

— А ты знаешь, что Андрей лежит в больнице раненый? вдруг спросил он.

Я замер на полуслове.

— Вчера вечером в протоке ударили ножом. Кто там у тебя первым из палатки ушел? — неожиданно спросил Кирющенко останавливаясь против меня.

— Коноваленко… — сказал я, не поняв, почему он спрашивает об этом. И тут же у меня блеснула догадка. Ощущая, как теплеет мое лицо, я торопливо сказал: — Он ни при чем… Не может быть!

Кирющенко тяжело вздохнул и отвернулся, стоял посреди комнаты и смотрел на пол. Потом взглянул на меня, молча усмехнулся, покачал головой. Наступило тягостное молчание.

Кирющенко первым нарушил его, суховато сказал:

— Нашел Андрея на снегу Коноваленко, а потом уже Гринь подошел. Вместе они снесли раненого в больницу в бессознательном состоянии, оба побежали за врачом… Вот как! — сказал Кирющенко таким тоном, точно возражал мне в чем-то.

— Нет! — сказал я решительно. — Не Коноваленко, кто-то другой…

Кирющенко смотрел на меня строго, мне показалось, сейчас скажет что-то для меня неприятное. Но он заговорил совсем иным тоном:

— Я давно знаю Коноваленко, за ним числится много разных историй. Но на такое он не пойдет… Разве что в пьяном виде. Говорят, вчера был трезвым. Но свидетелей-то нет, он один нашел раненого. А любой скажет, что они друг с другом, как кошка с собакой. Андрей ему прохода не дает за пьянство, знаешь, как он умеет, ни с чем не считается, вплоть до оскорблений. Следователь это по-своему может истолковать: уличающие факты. Вот как!