Алексей Югов - На большой реке

И Николай Карлович, целуя руку своей супруги, внутренне содрогнулся.

Однако, всегда корректный и с женою, он только сказал, усмехнувшись:

— Красота требует жертв?..

Августа Петровна, оберегая целость маски, только издала горловой нечленораздельный звук, не решаясь даже улыбнуться.

Все так же едва шевеля устами и не поворачивая головы, она сказала:

— Nicolа́, у меня к тебе большая просьба... Я знаю, ты устал, бедный... Но выслушай свою женушку, и она тебя отпустит.

Андриевский придвинул кресло к постели жены.

— Слушаю, ма, — сказал он, усаживаясь.

Супруга изъявила ему свое желание, чтобы «несчастный одинокий старик» получил должность сторожа.

Наступило молчание.

— Ты что же, лично знаешь этого человека? — спросил Андриевский.

— Конечно. Я давно его знаю. Повторяю тебе: это бедный, жалкий старик. Инвалид, — произнесла все тем же горловым, низким голосом Августа Петровна, уже начиная раздражаться. — Иначе я не стала бы и просить тебя.

Ответ она услыхала вовсе неожиданный:

— Тогда надо похлопотать о помещении его в дом инвалидов. При чем здесь строительство? — спокойно и сухо отвечал Андриевский.

В наступившей тишине слышалось гневное дыхание супруги. Высоко вздымалось кружево пододеяльника. Но античная голова на подушке оставалась все так же неподвижной.

— Надеюсь, ты пошутил? — вымолвила, наконец, Августа Петровна. Этот вопрос не предвещал ничего хорошего.

— Нет, я такими вещами, матушка, шутить не привык! — резко сказал Андриевский и встал. — У нас для таких дел есть отдел кадров. И вообще нужно оставить эти привычки прошлого — устраивать на работу через жен. Хотя бы и на должность сторожа... Да, да! — повысил он голос. — И это вовсе не ничтожная должность. И здесь не дряхлые инвалиды и старики требуются, а люди сильные, находчивые, люди бдительные наконец!..

— Почему ты кричишь? — вырвалось у Августы Петровны. По парафиновой маске пошли трещинки. — Почему ты кричишь?

— Я не кричу. А только прошу тебя запомнить: ты хозяйка только здесь, в доме. И этого с тебя вполне достаточно. Да-с! А в служебные мои дела я раз и навсегда прошу тебя не вмешиваться... Спокойной ночи!

Он повернулся — уходить.

Супруга, вне себя от гнева и уже не сберегая маску, привстала с постели.

— Николай Карлович! — угрожающе прошипела она. — Опомнитесь!

Андриевский не обернулся. Двери за ним захлопнулись. И как раз вовремя, потому что изрядный кусок смятой в горсти парафиновой маски шлепнулся об дверь, ему вдогонку.

Нееловы укладывались. Разинутые чемоданы стояли и на полу, и на кровати, и на стульях.

— Послушай, Манюса!— сказал Анатолий Неелов, затянув ремнями огромный кожаный, похожий на гармонь чемодан и отирая со лба пот.

— Я слушаю, Анатолий.

— Манюса, мне необходимо побывать перед отъездом, вот сейчас же, в редакции их многотиражки.

— Это еще зачем? Вот закончим укладываться, тогда сходи. Ведь это рядом.

— Но я боюсь не застать редактора. А мне совершенно необходимо. Я не могу уехать, не заполучив в свое распоряжение комплект их многотиражки. Ты ж сама понимаешь: это же великолепное мясо... И угораздило же этого идиота Купчикова натворить глупостей! Теперь у меня не стало здесь друга. Придется просить самому. Но что ж делать? Комплект этого завершающего года мне совершенно необходим. Без него мне трудно будет сесть за роман.

— Иди.

Когда Неелов вошел, заседание литературного кружка было в самом разгаре. Заканчивалось чтение и разбор стихов.

Неелова встретили радостно. Он ограничился общим поклоном, чтобы не мешать, и присел на валик дивана близ двери.

Но редактор вышел к нему из-за стола, где уже сидели руководители кружка: Зверев — по прозе и наезжавший из Средневолжска поэт Желудев, который вел семинар стиха, мужчина полнолицый, бритый, подстриженный под Алексея Толстого.

— Товарищ Неелов? Рады вас видеть! Наконец-то и вы удостоили наши скромные занятия. И как нельзя более кстати: сейчас переходим к прозе. А вы пожалуйте сюда — кооптируем, кооптируем! — оживленно говорил редактор, беря легонько писателя за рукав.

Последовали аплодисменты кружковцев — как знак избрания в президиум. Польщенный этим и в то же время в беспокойстве, что явно затягивается получение газеты, Неелов затиснулся между столом и стеною, побагровев и напрягая живот, чтобы незаметно отодвинуть стол.

Зверев прочел главу из своего романа.

Никто не хотел брать слова первым. Редактор Флеров как председательствующий обратился к Неелову.

— Пусть начнет метр! — сказал он.

После обычных в этих случаях оговорок: это, дескать, застает меня врасплох, я не имел времени сосредоточиться на прочитанном и т. д. и т. д. — Анатолий Неелов сказал:

— Я заранее прошу извинить мне непоследовательность. О целом я не могу судить: это всего лишь одна глава. Я начну с языка. Прошу вас не обижаться... — косой полупоклон в сторону Зверева. — Но... это косматая проза. Так я называю ее. Язык не отделан, не отшлифован. Изобилует просторечием, руссизмами. Автор своим языком как бы хочет... заменить паспорт: я, мол, из Вологодской губернии, то бишь области, — поправился он.

Он смолк, чтобы лучше оценили остроту. Она дошла: кое-кто рассмеялся.

Паузой воспользовался Зверев:

— Вы ошибаетесь: эта «косматость» не есть у меня плод «недошлифовки». Она — коренное свойство. Если угодно, это «стиль» мой. И вы тоже не обижайтесь: для меня язык вашего романа «Люди и табуны» — это стертый язык, язык переводной прозы.

— Простите, я не кончил, — сказал, язвительно усмехаясь, Неелов. — Разрешите? — обратился он к Флерову. — Впрочем, мне и самому кажется, — добавил он, — что выгоднее для нас, спорящих, и полезнее для молодежи, если мы прибегнем к сократическому способу вести беседу...

Зверев на мгновение задумался, вспоминая, что означает слово «сократический».

— Это в форме диалогов, что ли? — попросту спросил он.

— Вы не ошиблись, — бросив лукавый взгляд на Флерова, сказал Неелов.

— Согласен.

— Тогда позвольте спросить вас, к примеру: почему у вас наряду с вполне литературным — и лексически и грамматически — периодом вдруг: «Ребенок захинькал»? Кажется, так?

— Да.

— Ну, зачем это? — укоризненно протянул Неелов. — Друг мой, это провинциализм. Строже отбор!

— Этот «провинциализм», как вы изволите выражаться, есть у Бажова, у Шергина.

— О-о! Опасные ссылки. И тот и другой не в меру засорили свой язык северными диалектизмами, просторечием. Язык «Малахитовой шкатулки» не нашел места в словаре Ушакова. Это должно насторожить!

— Ну, знаете ли! — сердито возразил Зверев. — Если молодой писатель поверит этому словарю, так только и останется бедняге, что повеситься!