Алексей Югов - На большой реке

Надо быть готовой ко всему...

Несколько раз — и всякий раз ночью, часов около двенадцати, — забегала на минутку Лида Кулагина. В первый раз, сразу после ареста Бороздина, она смущенно, не зная, как начать, пыталась на прощание о чем-то попросить, предупредить Наталью Васильевну, и, наконец, та догадалась и без слов.

— Чтобы Олег не знал, что ты ходишь к нам? — с жалостной и снисходительной усмешкой понимания спросила она.

Лида Кулагина, покраснев, кивнула головой.

После того как Наталье Васильевне предложили уйти из парткабинета, ее сильно стала тревожить судьба Светланы: а что, если и ее погонят с работы на строительстве? И самое главное, что, если вдруг «заодно» исключат и с вечернего филиала? Да разве перенесет она все это?

И Бороздина решила позвонить Журкову насчет Светланы. Телефон у них еще не был снят, да его, по-видимому, и вообще решили оставить: Лида Кулагина предупредила Бороздину, что ее скоро попросят освободить исполкомовскую квартиру.

Вот она услыхала такой знакомый, родной, слегка со стариковской хрипотцой голос Артемия:

— Журков слушает!

И тогда, не называя себя, нарочно не называя, Бороздина сказала тихим голосом:

— Здравствуйте, Артемий Федорович!

И смолкла. И тотчас же услыхала, совсем как в старину:

— А-а! Приветствую вас, Наталья Васильевна! И слушаю...

Ободренная Бороздина спросила:

— Могла бы я побывать у вас на приеме?

— А почему же нет?

Молчание.

— Спасибо. Когда назначите?

— Хотите завтра утречком? В обычное время.

И на другой день, в назначенный час, Бороздина вошла в приемную начальника политотдела.

То открывая, то закрывая свою замшевую синюю сумочку, положенную на колени, потупясь, она сидела, не подымая глаз, не глядя ни на кого.

Ей все время казалось, что на нее смотрят все и каждый.

Но она видела, видела, к несчастью, каким-то далеким краем зрения многое из того, что никогда бы не хотела увидеть.

Вот прошел мимо нее, опасливо изогнув бок, словно боясь ожога, секретарь-референт Рощина... Как его?.. Купцов... Купченко... Купцевич?.. Да бог с ним! Так и не смогла вспомнить его фамилию Бороздина. Прошел и сел у столика секретарши, против двери Журкова, посматривая поверх очков то на дверь, то на Бороздину.

— Пожалуйста! — услышала она совсем близко голос девушки.

Журков поднялся за своим столом, поздоровался за руку, предложил сесть.

— Слушаю вас, Наталья Васильевна...

Она откровенно спросила его о Светлане.

— Нет, нет, эти страхи оставьте! Могу вас заверить, — отвечал Журков. — Светланочка и учиться и работать будет, как прежде. Могу вас заверить.

Стемнело. Студеный осенний дождь косыми струями стегал и стегал людей, скопившихся у автобусной остановки.

Позеленелая, продрогшая Наташка, присев, пыталась закрыться полами материного пальто. Но от сырого, намокшего сукна делалось зябко, душно, и она вновь распрямлялась и выныривала из-под полы.

По ее истончившемуся носу текла вода, мокрые пряди волос повисли вдоль щек, и она боялась повернуть голову, чтобы они не коснулись шеи.

Так она и стояла в своей осунувшейся суконной шляпке — мокрым колышком...

Прежде, до увода отца, попади они с папой и с мамой где-нибудь под этакий дождь — о-о! — разве бы так вела она себя, как сейчас? Ну!.. Ей бы даже приятно было показать папке, что она — как Суворов. И храбрилась бы, прыгала, расставляя циркулем свои палочки-ножки, делая «зарябку», — так именно она и произносила это слово еще год назад, а ее нарочно не поправляли: нравилось. И доселе в семье Бороздиных говорилось: утренняя зарябка.

В такую вот осеннюю непогодь люди подолгу ждали на остановках. Мимо них, мокнущих толпою под дождем, рвущихся в каждый автобус, проносились персональные машины гэсовских руководящих товарищей.

Правда, Рощин давно уже отдал устное распоряжение всем своим заместителям и вообще всем инженерам, имеющим персональные машины, чтобы, проезжая трассой, они непременно приостанавливали свои «Победы» у автобусных остановок, высматривали хоть своих, гэсовских, и доставляли их к месту работы или домой.

Сперва приказ выполнялся. А потом, как водится, сошел на нет. Не нравилось это и некоторым начальникам и шоферам персональных машин. «Морока одна! Все равно всех не посадишь!»

Однако сам Леонид Иванович Рощин неукоснительно выполнял свой приказ, и все его три машины — «ЗИСы» и «Победу» — в шутку прозвали «Скорой помощью». «Вон, кажется, рощинская «Скорая помощь» бежит...»

Рощинская легковая останавливалась, и в нее вваливался застоявшийся гэсовский народ — сколько могли вместиться.

Так и сейчас. Шофер притормозил «ЗИС» и наметанным взглядом «прочесал» толпу на остановке, разыскивая «своих».

Он узнал Наталью Васильевну и Наташку — больше никого из «своих» не было, — улыбнулся, кивнул и совсем было остановил машину.

Узнал их и Леонид Иванович Рощин.

Наташка стиснула руку матери.

Глаза в глаза встретились на миг Рощин и Наталья Васильевна.

«Дворничек» ветрового стекла мерно пощелкивал, отмахивая вправо и влево набегающие струйки дождя.

— Ну, что ж ты? — угрюмо сказал Рощин. — Поехали!

Машина рванулась.

Сильный насморк, озноб, жар и какое-то отупение, осовелость Наташки сильно обеспокоили Наталью Васильевну, как только они добрались домой.

Напоила малиной. Укутала. Обильный пот. Температура упала. «Ну, слава богу!» Наталья Васильевна вздремнула, успокоенная.

Утром состояние Наташки ухудшилось. Мать позвонила в амбулаторию.

Прежде все это было бы проще: звонила заведующему райздравом, прекрасному терапевту доктору Чашкину. Он всегда приезжал сам, немедленно назначал врача — и все.

Теперь уже и рука ее протянулась к телефону, уже и крепко памятный номер вспыхнул в сознании, но... опустилась рука.

Позвонила обычным порядком, как все.

Еще не осматривая, медлительно вставляя в уши оливы фонендоскопа, доктор сказал:

— Грипп... тяжелый.

На третий день произнесено было слово «энцефалит».

Остановившийся взгляд, ушедший в далекое. Изредка вялым шепотком: «Пить...» Вздохнет и, частой щепотью теребя одеяло, снова смотрит перед собою в неведомое и шепчет пересохшими обкусанными губенками. Нет-нет да и оживится, по-видимому под влиянием возбуждающих лекарств, и тогда совсем прежняя Наташка.

— Мама! — позвала она однажды в просветленный час.

— Что, доченька?

— Мама! А мог он не видеть нас?.. Погоди!.. — полушепотом рассуждала она, не давая себя перебить. — Я читала... в «Пионере», что если капля... Вот дождевая капля у меня перед самыми глазами по стеклу бежит... то она очень большая может показаться мне — так, что человека может закрыть... А ведь дождь был, ты помнишь, какой ливень?