Алексей Югов - На большой реке

Миша, шофер исполкома, только причмокнул в знак сожаления:

— Нет, Максим Петрович, не погинули бы и на «Победе». А оно бы, по вашей должности, солиднее.

Председатель исполкома вздохнул.

— Не заслужил, Миша. Осень у нас больно худая вышла. И семян не собрали. Ты слыхал, облисполком опять ходатайствует перед правительством о льготе по хлебопоставкам...

— Слыхал.

— Ну вот. Хватит с нас и «козлика».

— А мы тут при чем? Мы осадками не распоряжаемся! — возмутился Миша.

Бороздин промолчал.

Сквозь мутный полог дождя, едва пробиваемый светом фар, засверкали в черной котловине жирные огни Староскольска.

Подъехали бесшумно к воротам. Взлаяла собака и, узнав своих, смолкла. Миша дал гудок. Выбежала Наталья Васильевна, открыла калитку.

— Ох, бедные вы, бедные, вымокли до нитки! — сказала она, целуя мужа в щеку.

Бороздин ответил шуткой.

— А ты, мать, самоварчик нам... да чайничек поставь на конфорочку... да впредь по стопочке светленькой поднеси, рыжички-то ведь засолила! Вот мы и отойдем. Светланка не приехала? — спросил он, подымаясь на крылечко.

— Нет. Письмо получили: еще на месяц оставляют их... Как тоскливо без нее!

По голосу жены Максим Петрович и в темноте безошибочно определил, что близко слезы. Он решил резко перебить настроение жены.

— А это что? — спросил он с напускной строгостью и указал на яркий свет, бьющий сквозь ставни из комнаты девочек. — Стрекоза все еще не спит? Ведь одиннадцать часов скоро! Непорядок. Доктор сколько раз говорил: сон, сон для нее важнее всех лекарств.

— Да-а! — ноющим голосом оправдывалась Наталья Васильевна. — Поди-ка ты уложи ее, если она отца ждет.

Бороздин тихонько вошел в комнату девочек. Наташка сидела спиною к нему и писала письмо. Взвизгнув, она бросила перо на тетрадку, обернулась, вскочила на стул и обвила худенькими ручонками шею отца.

— Что же ты не спишь? — спрашивает Максим Петрович.

Наташка сидит у него поперек колен, свеся ножки в тапочках, и ласково трогает ухо отца.

— Я не спала, потому что Светлане письмо писала. А ты знаешь новость?

— Нет, Наташенька.

— Красное знамя опять у Светланы!.. — с победным видом возвещает Наташка.

Отец не вдруг-то сообразил, какое знамя.

— Ну? — поторапливает она его недогадливость. — Светланин берег обратно Красное знамя отвоевал!

Она ширит глазенки.

Максим Петрович стиснул ее, прижал к сердцу:

— Суха-арик ты мой!..

Наталья Васильевна позвала их к чаю.

У Бороздина привычка: когда иззябнет, отогреваться горячим крепким чайком, пить его вволю, до пота и притом с блюдечка, с пятерни.

Так он и пьет сейчас. Ворот рубахи расстегнут.

— Ох, мать, — говорит он, — добро! И умирать не надо!..

Громкий стук в наружную дверь в сенцах.

Бороздин поставил на стол недопитое блюдечко. Наташка бросилась открывать:

Мать удержала ее:

— Да сиди ты, сиди!..

Встает сама. Лицо у нее жалобное, досадливое.

— Не дадут человеку отдохнуть!

Стук повторяется, на этот раз требовательно, нетерпеливо.

— Сейчас! — кричит хозяйка. — Пожар, что ли? Господи, двери разобьют!

Она выбегает в сенцы.

— Кто? — слышится Бороздину и Наташке тревожный, вдруг потончавший голос матери.

— К Бороздину, — доносится угрюмый ответ.

Слышно, как звякнул вскинувшийся крючок. Кто-то вступил в сенцы. Топот сапог. Вскрик матери: «Ох!..»

Бороздин выскакивает из-за стола.

— Да кто это там?

Но не нужно бежать им навстречу: они уже перешагнули порог кухни. Их трое. Двое в кожаных тужурках, в фуражках кожаных, в сапогах — в непогодь это лучше всего. У одного тужурка оттопырена кобурою нагана.

Третий — солдат. С винтовкой. Он сразу же стал у дверей, чтобы никто не мог выйти.

Наташка в испуге приникла к отцу. Она так привыкла, что ее папка всех старше в городе и все ему повинуются.

Отец успокаивает ее и тихонько толкает к Наталье Васильевне. Та обнимает девочку, прижимает к себе.

— Вы гражданин Бороздин, Максим Петрович? — спрашивает старшой.

Бороздин чуточку промедлил с ответом, усмехается: с этим товарищем они встречались не раз на партийных собраниях.

— Вы ж меня знаете, — тихо говорит он.

— Гражданин! — повышает человек голос, делая его четким и злым. — Извольте отвечать на вопросы, а не пускаться в разглагольствования!

Бороздин уже вполне владеет собой. Молча протягивает он руку за ордером.

Старшой достает бумажку из полевой сумки, вручает. Бороздин бегло прочитывает.

— Ну что ж! — говорит он с паузами. — Пожалуйста!..

— Которая комната ваша? — спрашивает все тот же.

— До сих пор я считал, что здесь все комнаты мои.

У старшого кривится и вздрагивает щеточка коротко подстриженного уса, однако он воздерживается на сей раз от гневных замечаний.

— Пройдемте! — говорит он, приглашая Бороздина. — Эта гражданка с девочкой останутся здесь.

Они втроем уходят в комнаты. Слышно, как захлопывается дверь.

Обыск длится более часа. Глухо доносятся голоса. Что-то спрашивают Бороздина, что-то он отвечает им. И опять молчание. Только шаги слышны...

Наконец выходят. Отец тоже с ними.

Бороздин торопится закончить прощание. Ему хочется сохранить в этот миг полное самообладание.

— Ничего, ничего, Наташенька! — говорит он, ощупывая ее голову, как слепой. — Я скоро вернусь... Слушайся маму!

Затем оборачивается к жене:

— Наташа, не плачь! Побереги девочек! Выяснится все, выяснится! Вернусь... Не бессудная земля!.. Вернусь! Ну, а если... так что ж, бор по сосне не плачет!.. Ну!.. — И он отворачивается к двери и обеими руками словно бы отталкивает жену и ребенка.

Распахивается дверь. Шумит дождь.

— Я понимаю, понимаю, — говорит упавшим голосом, вся поникнув, Наталья Васильевна в ответ на слова заведующего парткабинетом.

Ей и впрямь казалось понятным и вполне естественным, что раз ее муж арестован по 58-й, как стало уже известно, то в партийном учреждении ей не место.

Это была ужасная неделя бегания к следователям и прокурорам — и районным и областным. Это была ужасная неделя привыкания обходить стороной давних знакомых и друзей, еще издали завидев их. И она знала: многие ей за это в глубине души были благодарны.

В юридической консультации, когда она ездила в Средневолжск, ей объяснили, что 58-я по своим последствиям для обвиняемого очень широка: от полугода заключения до расстрела.

Наталья Васильевна ни на один миг не усомнилась в невиновности мужа: слишком хорошо она знала его. Конечно, жертвой чьей-то гнусной клеветы, злостного доноса стал Бороздин, но разве не знала она случаев, когда «взятые» вот так же, как ее Максим Петрович, исчезали бесследно, когда о них попросту переставали вспоминать и разговаривать?