Алексей Югов - На большой реке

Стало быть, Свенельдова дружина была богаче дружины самого князя? Возможно. И это вовсе не редкое явление при феодализме, когда какой-либо герцог мог поспорить силой своей и богатством даже с самим королем.

Свенельд и был одним из таких феодалов древней Руси.

Как я уже сказал, Свенельд погубил Святослава, не придя к нему на выручку из Киева.

И, наконец, последнее.

Сразу после гибели Святослава между Свенельдом и сыном Святослава возникает кровавая вражда. Один из сыновей Святослава, Олег, наехал в киевских лесах на чью-то большую охоту. «Ты кто?» — спросил сын Святослава хозяина этой пышной охоты. «Я — сын Свенельда». — «Ах, так?!» И Святославич велел убить сына Свенельда. Откуда эта лютая, кровавая вражда? Не есть ли это кровавая месть Свенельду за то, что он предал Святослава?

Свенельд, в свою очередь, «хотя отомстить за сына своего», возбудил старшего Святославича — Ярополка — пойти войною на брата. Дело кончилось убийством младшего Святославича, повинного в крови «Свенельдича». И заплакал братоубийца и сказал с горьким укором Свенельду, указывая на труп своего брата: «Посмотри! Ты этого хотел!..»

Трудно сомневаться: Святослав был предан. Тридцати лет от роду, в самом разгаре своей страшной борьбы с Византийской империей за Дунай, за Балканы, накануне воплощения своих замыслов: сокрушить иго империи, тяготевшее над балканскими славянами, образовать всеславянскую державу, он сложил свою голову в битве у днепровских порогов.

Не погибни Святослав столь преждевременно для своих грандиозных замышлений, он стал бы Карлом Великим славянства.

Да, — закончил Лебедев, — тень Святослава скитается невоспетая!

Куда ни посмотришь, белоснежными зданиями усыпаны зеленые горы. Отраден воздух Кисловодска — им не надышишься. Человек здесь чувствует радость дыхания.

Однажды утром Нина и Лебедев сидели в парке у ручья, под каштаном. Это была их любимая скамейка на солнечном пригреве. Почти никого не было, кроме них, в этом тенистом углу парка. Журчал горный ручей, перепадая по плитам.

Оба они подумали об одном.

— Да! — сказал в раздумье Лебедев. — И при нем, при Михаиле Юрьевиче, так же вот журчал и перепадал с одной каменной ступени на другую ручеек этот — помните? — спросил он ее.

— Да, — отвечала Нина и, грустно покачав головою, добавила: — Но здесь всё его! Иногда, знаете, идешь и думаешь: вот сейчас он выйдет тебе навстречу...

— А вот фотографов этих со своего ручья Михаил Юрьевич прогнал бы! — пошутил Лебедев.

Нина глянула.

В самом деле: один из вездесущих кисловодских «светописцев» уже успел утвердить свою треногу на бережку ручья. Как видно, это был его постоянный пост: на том месте, куда устойчиво был наведен объектив фотоаппарата, как раз посредине ручья, островком лежал большой плоский камень. На него легко перешагивали с любого берега. На этой каменной плите утверждена была низенькая скамеечка. На нее фотограф привычно и властно усаживал даму, мужчина устанавливался возле. «Готово!» — и вот еще один сувенир с ядовито-зеленой раскраской травы и деревьев, с нестерпимой голубизной струи и с белесой надписью: «Привет из Кисловодска!» — украсит некий семейный альбом где-либо в Колывани или Петропавловске-на-Камчатке.

У фотографа воспаленные от солнца глаза, барашково-кучерявые волосы, надбровье, насунутое на нос. Никакого своевольничанья желавших сняться он не терпел и пресекал всякую попытку расположиться на камне как-либо по-своему.

— Не нравится, мадам, — язвительно говорил он, — прошу пройти ниже; там еще пекется на солнце один такой же несчастный, как я!

Он не договорил. По крутой аллее к фотографу спускалось почтенное семейство — супруги с мальчиком лет семи в большой белой папахе, в маленькой черкеске с газырями и с кинжалом у тонкого изукрашенного пояска.

Явно было, что и эти хотят увековечить себя в лермонтовских местах. Он кинулся им навстречу.

Прошел недалеко от них красивый, презрительно-томный, расслабленный юноша. В левой руке, бороздя землю, за ним волочилась палка, а правой рукой он надносил над ртом большую виноградную кисть и откусывал по виноградинке.

Увидев его, Нина поспешно поднялась со скамьи.

— Пойдем, — сказала она Лебедеву.

— Ты что? — спросил ее Дмитрий Павлович. — Ты знаешь его?

— Да. Это Игорь Андриевский — сын нашего главного инженера. Он прогремел там, у нас на стройке, своими похождениями. Ничтожная личность.

В светлом кафе сидел Неелов с женой. Супруги изрядно проголодались после «терренкура № 3» и теперь готовились покушать.

Они жили в Кисловодске «дикими», то есть вне санатория, без путевок. «Я хочу быть там свободным, а не прикованным на цепь режима, я — писатель», — говорил Неелов жене в Москве, и она согласилась.

Сейчас между супругами закипала ссора.

Неелов взял карту и принялся «по-знатоцки», как говорил он, выбирать блюда и напитки.

— Тэк-с, тэк-с... — приговаривал он, посапывая и глотая слюнки. — Биф-стекс, биф-стекс...

И опасливо взглядывал на жену.

Но она скорее всего и не слышала, что́ он там приборматывает, и целиком поглощена была содержимым своей большой сумки, раскрытой у нее на коленях. Жена Неелова была собою этакая «глинобитная» дама, пожилая брюнетка с густыми бровями и легкими усиками.

А он и совсем осмелел, увидя, что она безучастна.

— Ну, а тут что-о? — игриво пропел он, просматривая вторую страницу меню. — Ну, это для малолетних, в сторону. Ага! Вот это сурьезнее: коньячок «Двин».

И вдруг карта, вырванная у него рукою супруги, исчезла, открыв ее злое лицо.

— Анатолий! — произнесла она гневно-протяжным, низкого регистра голосом. — Ты с ума сошел? Я думала, ты шутишь. Ты забыл, что говорил тебе профессор Певзнер?

— Сколько раз просил тебя отвыкнуть от этих вульгарных выходок! — обозленный в свою очередь, бросил он ей. — Певзнер, Певзнер! — передразнил он. — Хотел бы я видеть, что кушают сами эти светила медицины! А пьют, наверное, одну аква дистиллята. Воображаю!

— Не злись, пожалуйста, — уже спокойным голосом сказала жена. — Тебе это нейдет. На голод ты жаловаться не можешь. И сейчас у меня все с собой.

Она стала снимать хрусткий пергамент с кувшинчика, а потом и с какой-то пестрой банки, только что вынутых ею из сумки.

Неелов бледнел.

Легкой поступью подошла официантка. Ожидая, остановилась.

— Дайте нам, милочка, по стакану кофе и два марципана. И... один чистый стакан и ложечку, — попросила жена Неелова.

Девушка записала и отошла.

— Вот сметана, — ставя кувшинчик перед мужем, продолжала Неелова. — А здесь творог. Все самое свежее. Сегодня брала. И я не понимаю, Анатолий, ведь ты же ужасно растолстел. Тогда зачем же тебе назначен террариум? Милый, у тебя же гипертония. Ну, не упрямься. В конце концов я отвечаю за жизнь Анатолия Неелова, я! Ну? Дурашка!.. — добавила она ласковым шепотом.