Алексей Югов - На большой реке

Но на этот раз даже и старое испытанное средство домашней безудержной лести ему, как писателю, не помогло смирить Неелова.

Упираясь обеими руками в край столика, он вместе с плетеным креслом своим отъезжал и отъезжал от стола.

Лицо его выражало готовность на все.

— К черту, к черту! — хрипел он с налитыми кровью глазами. — Я проклял тот день, когда я стал Анатолий Неелов! Эти непрошеные заботы всех и каждого о моем здоровье! Выдумали какую-то идиотскую гипертонию. Да я здоров, здоров как бык! И не души ты меня этой своей сметаной! У меня уже из ушей лезет сметана!

Не в силах более сдерживаться, он вскочил и злобно тряс руками перед ее лицом.

И вдруг заметил и тотчас же узнал академика Лебедева и Нину, которые, огибая их столик, проходили перед его глазами.

От неожиданности Неелов так и сел. Затем, опомнясь, выскочил из-за стола и остановил Нину и Лебедева.

— Боже мой! — радостно сказал он. — Кого я вижу? Дмитрий Павлович?!

Он поклонился Нине, но почему-то слегка погрозил ей пальцем.

— Вас я тоже узнал, — сказал он каким-то лукаво-восхищенным тоном, словно она была в маске, и вот все-таки он узнал ее.

Нина не могла вспомнить, кто это перед ней, и не торопилась с рукопожатием. Но когда Лебедев пожал ему руку, пожала и она.

А Неелов уже ласково обнял плечи академика и как бы подталкивал, вел его к своему столику.

Он в самом деле обрадовался их встрече, а втайне еще и видел в этом спасение от сметаны.

— Манюса! — сказал Неелов. — Познакомься: это Дмитрий Павлович Лебедев, академик. Мой друг. А это, Манюса, прошу любить и жаловать, Нина...

Он искательно глянул на нее, с застывшей улыбкой склонив голову.

— Владимировна, — помогла ему Нина.

Неелов молча кивнул головой: дескать, вспомнил, вспомнил, ну как же! Однако искательно-вопрошающее выражение осталось на его лице, это означало, что он ждет, чтобы Нина напомнила ему и фамилию.

— Лебедева, — услыхал он.

— Лебедева? — переспросил он растерянно. — Боже мой, что я слышу?.. — Секунду подумав, он понял. — Ну, поздравляю, поздравляю! — И Неелов разделился поклоном между Ниной и Лебедевым.

Наконец приглашенные были усажены. Наступил тот миг молчания, когда случайно встретившиеся еще не знают, о чем им разговаривать.

— Да-а, да-а! — несколько раз пробормотал Неелов и весело посмотрел на Нину и Лебедева. Вдруг он встрепенулся и схватил карту.

Всегдашнее желание острить не оставило его и на этот раз: уже безбоязненно бормоча список вин и закусок, он шутливо глянул на свою супругу и бросил ей реплику, понятную только им:

— На этот раз, Манюса, ваша карта бита! Беру бразды правления в свои руки. А это... — И, не договорив, он сделал над столиком смахивающее движение рукой. Это относилось к сметане и творогу.

И сияющий Неелов, ожидая, когда к их столику подойдут, опять оживленно заговорил:

— Да-а! Уж мы сейчас вспрыснем два радостнейших события: и ваш брак... и нашу неожиданную и радостную встречу. Однако я ничего об этом не знал. Семен Семенович Купчиков в своих письмах да и когда он посещал меня в Москве, ни разу о вашем браке не обмолвился. А он держал меня все время в курсе всего, что там совершалось.

— Это совершилось здесь, — сказал, улыбнувшись, Лебедев. — А кстати, кто это такой Купчиков? — спросил он, чтобы как-нибудь поддерживать разговор.

— Вы уже успели забыть? Но его все знают: и на строительстве и наши литераторы-москвичи. Семен Семенович — это секретарь-референт Рощина. Обаятельнейший человек! А вы не собираетесь еще побывать там? У вас же раскопки рядом.

— Боюсь, что нет.

— Жаль. А я так непременно! Ну-у! — воскликнул он. — Они за эти два с половиной года такое там натворили — не узнаете, не узнаете! Впрочем, что ж я вам рассказываю? — Он, улыбнувшись, опять склонил голову перед Ниной. — Но я, я непременно вернус на берега Волги. Вернус! — восклицал он все с тем же неприятно-жестким произношением звука «с». — Они молодцы! Весной у них через нижние шлюзы начнется судоходство. А на будущий год перекроют Волгу. На перекрытии хочу быть обязательно. Я вам признаюс, эпопея, о которой, помните, я вам говорил тогда, на Волге, она снова кипит в моей голове. Роман будет! Теперь там никто не станет мешать мне, не сорвет творческое настроение. Этот, как его? Ну, словом, этот Аракчеев с красным околышком, старик начальник политотдела...

— Журков? Артемий Федорович? — сказал Лебедев.

Неелов поморщился.

— Да, да, Журков. Признаться, я даже забыл фамилию этого ужасного человека. Его больше нет. Его смахнули. И в этом деле я сильно приложил и свою руку. Мне пришлось специально побеседовать кое с кем в Москве. Помимо личных моих впечатлений — а они были ужасны! — у меня были под рукой некоторые материалы, которыми снабдил меня Купчиков и...

«А он таки не умен!» — подумалось Лебедеву.

Нина резко поднялась.

— Что с вами? — испуганно спросил Неелов.

— Стыдитесь! Писатель! — пылая, бросила она ему, повернулась и пошла к выходу.

Лебедев тоже встал и, не глядя на Неелова, но поклонившись его жене и сказав ей тихо: «Простите», поспешно вышел вслед за Ниной.

Одно-два мгновения Анатолий Неелов сидел оторопелый, обескураженный. Затеми он кинулся вслед ушедшим.

— Простите! — говорил он. — Я не понимаю, что, собственно, произошло.

Не обернулись.

Тогда, вздернув руки и презрительно и недоуменно, он вернулся к супруге.

— Девчонка! Наглая! — хрипло и громко прокаркал он, рассчитывая, что они еще услышат. — Заарканила академика и уже думает, что ей все можно!

Сквозь гул и рокот морского наката слышался костяной стукоток влачимых морем галек и голышей.

Глубинно-зеленая волна с белым гребнем, бегущая на берег отвесной стеной, вдруг шумно и далеко напластывалась на плоские заплески и затем, будто обращенная в бегство, спеша, откатывалась, оставляя по себе отлогую гладь мокрых, сипящих песков, чистых-чистых, словно бы нарочно отобранных и плотно уложенных, песчинка к песчинке.

В эту мокрую и плотную песчаную гладь можно было глядеться.

И Нина, убегая от наката очередной волны и падая в хохоте под ее исполинским, неодолимым шлепком, успевала, привстав на руках, увидеть, как в зеркале, свое лицо в этой мокрой песчаной глади.

Но это длилось один лишь миг, а затем ее захлестывало, накрывало с головой; делалось по-настоящему страшно в этом первозданном гуле, и, наглотавшись соленой воды, дыша, как загнанная, Нина цепко схватывала протянутую руку мужа.

Затем в изнеможении падала на горячий песок.

Дмитрий Павлович, переволновавшись, принимался выговаривать ей за ее безрассудство.

— Нина! Так недолго и утонуть. Ведь ты же никогда не купалась в море.