Алексей Югов - На большой реке

Товарищи заранее поздравляли Клаву. Много было острот и шуток.

— Ах, Клавочка, представляю! — забавлял ее и товарищей какой-либо шутник. — Красный джемпер. Синий берет. На серебряном медведе по наплавному мосту: тру-ту-ту!.. — И прижимал руки к сердцу. — Клава, Клавочка! Когда же ты меня полюбишь?

— Отсохни! — бросала она, сдерживая смех.

И вот теперь все ее жалеют.

— И черт тебя дернул, Клаша, обгонять этого рыжего! — сострадательно ворчали парни, окружая ее сейчас, когда она ждала вызова к Бороздину.

— И чего это Марьин засел у него! Уж скорей бы отмучиться, — страдальчески морщась, говорила она.

— Да-а, — сказал кто-то из парней, — этак, пожалуй, не на серебряном медведе, а галочку схватишь.

— Очень просто, — подхватил другой. — Теперь насчет этого строго. А как же? Правый берег с левым соревнуется. На правом тоже гайки подкручивают. Только что оттуда.

В это время дверь распахнулась, и Марьин оставил кабинет Бороздина.

— Ну, нарушитель, лихач, как у самой-то, борта целы? — такими словами встретил Бороздин Клаву.

Она стояла потупясь.

Он усадил ее.

— Ну, что же делать-то будем, Хабарова? — заговорил секретарь партбюро, хмурясь. Он готовился к долгой и горькой беседе.

Клава вскочила.

— Ой, не мучьте вы меня, Максим Петрович! — вырвалось у нее. — Ну, все я поняла: безобразно я поступила... Ставьте галочку!..

Бороздин даже отшатнулся в кресле: не этого он ожидал.

— Что же, — проговорил он в раздумье, — это хорошо, что ты сама понимаешь: разговору меньше.. Да ты садись, садись!.. Видишь, Клава, что правда, то правда: черной нашей галочки тут не миновать. Иначе нельзя. Народ осудит. Ты — комсомолка. Завтрашний член партии. И это делает тебе честь, что ты по-партийному подошла к своей вине! А убиваться не надо: здесь не будешь участвовать в перекрытии Волги — на Балаковке заслужишь. А не Волга, так Ангара. Речка не хуже! Жизнь твоя молодая, все еще впереди. Только не надо вот так впредь бессмысленно и чужой и своей жизнью рисковать! Ведь вот выпускаем мы вас, молодых, на линию, а думаешь, сердце-то у нас спокойно? Радуемся, когда все вы по-доброму, по-хорошему возвратитесь!

Ну, да ладно: договорились. Об этом хватит. О другом я хотел с тобой поговорить.

— Я слушаю, Максим Петрович. — Только давай по душам: как дочь с отцом. А нет, так лучше и не начинать! Ну? — спросил он.

— Хорошо, — шепотом отвечала она. — Что тебя связывает с Игорем Андриевским?

Мгновенное молчание. Наморщенная бровь. Внутренняя борьба. «Но обещала же я, как с отцом...»

— Дружу, — угрюмо сказала она.

— Бросить надо.

— А почему так? — Клава гордо подняла голову. — Что он, преступник, бандит?

Бороздин развел руками:

— Экая ты какая! Вот и говори с тобой! Я тебе еще раз повторяю: хочешь скрытничать — я в твою личную жизнь вламываться не стану.

Он встал.

Она протянула руку и коснулась его руки.

— Максим Петрович, не сердитесь на меня. А только мне с этим Игорем Андриевским уж покою не стало. И дразнят им. И болтают что кому взбредет... Сейчас вот вы меня спрашиваете, а третьего дня в комитете Упоров целый час допрашивал...

— Я не допрашиваю: не следователь!

— Ну, я все вам скажу. Дружим мы. А только ничего у нас с ним плохого нет. Он машину любит. Быструю езду. И я. Так и познакомились. Он только-только сел в свою машину. Я прохожу возле. «Садитесь, девушка, если на котлован!» И дверцу распахивает. А я ему: «Хорошо, только тогда отодвиньтесь: здесь я сяду». — «Позвольте, — говорит, — это мое место: я сам веду машину». — «И я, — говорю, — водитель. Наверно, не хуже вас». — «Ах, вот как! Очень приятно. Только вряд ли вам приходилось водить такую: это «мерседес». — «Ничего, — говорю, — водила и «БМВ» и «ЗИС» — не хуже! А не хотите, как хотите!» Пошла. Он догоняет. Подрулил к тротуару. Вышел. Отпахнул водительскую дверцу. «Пожалуйста!» — говорит. Ну вот, так и познакомились. Он меня все хвалил, что я прекрасно веду машину. А потом спрашивает: «Так вам в котлован?» — «Нет, у меня сегодня выходной». — «Вот, — говорит, — чудесно! Тогда давайте катнем до Средневолжска!» Я удивилась. «Так вам же, — говорю, — на службу, на котлован!» А он мне: «Я, — говорит, — у отца служу. Я сын главного инженера: Игорь Андриевский. Его личный шофер...» И смеется: «Начальство у меня милостивое: папахен мой!» Ну, а что мне? Прокатилась, и все! Кому какое дело? Уж взрослая я!

— Вот что, Клава, — сказал Бороздин. — За откровенность спасибо. Так вот теперь и я откровенно скажу, — продолжал Бороздин, наблюдая за лицом девушки. — Мне ведь, старому парторгу, положено кадрами-то интересоваться... Последний год учебы приезжал он к нам сюда на стаж. Понятно: гидростроитель! Под руководством отца! А в чем он тогда свой стаж провел: личный шофер отца! Хорошенькое гидростроительство! Жалко, меня в ту пору не было! А теперь что он делает? Гоняет на своем «мерседесе», лоботрясничает! А у нас, ты же знаешь, на прорабов голод. Нам каждый гидротехник, энергетик с высшим образованием на вес золота! А он что же? Сын главного инженера Андриевского?!.

Бороздин гневно сверкнул глазами.

— Он говорил мне, что нервно переутомился, — возразила Клава. — Ему врачи велели сначала отдохнуть хорошенько. И отец ему разрешил. А он хочет скоро поступать... на бетон...

— Ишь ты, уж решительно все ей о нем известно, даже куда он и поступить желает! — усмехнувшись, заметил Бороздин.

Она подняла на него глаза — большие, карие и с какой-то детской, удивительной прямизною взгляда.

— А что же? Я сразу и сказала: да, дружу! Пускай было с ним раньше, а теперь... Теперь не знаю, чем он плохой человек. Поговорили бы вы с ним: знает-то он сколько, читает сколько! Он и по-немецки может говорить и по-английски... Неужели же это даром дается!

— Я не говорил.

— А как же? Лоботрясничает, говорите.

Бороздин вздохнул. Долго и печальным испытуюшим взглядом смотрел на нее.

— Скажи, — произнес он наконец, — ты в «Комсомольской правде» «Плесень» читала?

Она вздрогнула.

— Да, читала, — ответила она, и в голосе ее прозвучал вызов. — Только ничего тут похожего нет: Игорь Андриевский не плесень! Не знаете вы его!

Максим Петрович покачал головой.

— Верно, Клава, пока не плесень. Но питательная среда для нее отличная! — неожиданно закончил он.

— Максим Петрович! — выкрикнула она, и чувствовалось, что ей трудно удерживаться от резких слов. — Вы знаете, я очень вас уважаю. И слушаюсь всегда. А только все-таки уж взрослая я и сама могу разобраться!

Правый берег — косматые, шатровые горы. Их тесно поставленный ряд выгнулся исполинским охватом.