Алексей Югов - На большой реке

И Бороздин сказал в ответ на его замечание, что не узнали, мол, стало быть, годы-то не проходят даром:

— Нет, как тебя не узнать, Олег Степанович, ты все такой же богатырь-красавец. Ну? Слыхал я, в Средневолжске подвизаешься?..

— Да, — отвечал Кулагин. — Инспектирую сельпо по всей области.

— Дело хорошее, дело хорошее. Инспектируй, да построже, — промолвил Бороздин. — В вашем деле, ох, как строгость и порядок нужны!.. — Добре знал он своего бывшего помощника, и не лежало у него сердце к этому человеку. Сперва, в первый год работы в райисполкоме, Олег Кулагин проявил было себя как расторопный, быстро понимающий обстановку и неутомимый работник, и Бороздин похваливал его в райкоме. Потом (это было уже перед самым арестом Бороздина) на Кулагине повисло партийное взыскание: хозяйственный и самоустроительный не в меру, он ославил себя в районе тем, что, ведая переносом затопляемого города на новое место, в первую очередь построил себе самому добротную усадьбу из двух перенесенных домов, с крепкими надворными службами: баня, погреб, хлев и гараж. Возделал и насадил огород с парниками и фруктовый сад и все это загородил высоченным забором, да еще с колючей проволокой.

Народу это не понравилось. Вопрос о Кулагине рассмотрен был на бюро. В итоге — освобождение от работы и выговор с занесением в личное дело.

Кулагины вынуждены были уехать. Они «перебазировались» в Средневолжск.

— Ну, каково работаешь? — спросил Максим Петрович гостя.

Олег Степанович принялся расхваливать свою работу:

— Ну, разве сравнить! Теперь я сам начальство, да и большое: персональная машина, ну, и все прочее... А исполкомовская работа, она же все силы выматывала. Чувствуешь, бывало, к вечеру, как сила из тебя выгорает: все равно, что керосин из лампы!

Бороздин усмехнулся.

— Ну, — сказал он, кивнув на объемистый корпус гостя, — из этой лампадочки маслице долгонько не выгорит!

Вставила слово и Наталья Васильевна:

— Какой был — такой и остался. Над вами время не властно!

Кулагин помолчал. Видно было, что он доволен.

А потом сказал, сокрушенно вздохнув и жалостно посмотрев на Бороздина:

— Не во времени дело. Разве годы старят? Ты, Максим, скрывать не стану, сильно постарел. Пожалуй, не вдруг бы и признал тебя, если бы на улице встретил... Глаза только прежние: горят... Да-а! — И, опять вздохнув, закончил: — Подержали недолго, а коготки знать! Нечего сказать, наградили! А ведь как же ты работал — ни себя, ни других не щадил!

Наступило молчание.

Наталья Васильевна, хмуро потупясь, кусала губы и то приподнимала, то вновь опускала крышечку чайника.

Бороздин резко встал.

Кулагин удивленно глянул на него.

— Ну, вот что, гостенёк, — произнес Бороздин как будто и спокойным голосом. — Посидел, и хватит: пора и честь знать! Давай, давай, давай! — добавил он попросту и взял при этом Олега Степановича под локоток.

Тот обомлел. Лицо у него налилось кровью. Он отшатнулся на стуле, уставясь на Бороздина. Не верил он, что это к нему.

— Максим, ты с ума сошел?! — вырвался у него хриплый возглас.

— Ты что, не слышишь?! — закричал Бороздин. — А ну?!

Кулагин поднялся на ноги, глянул на хозяйку.

— Наталья Васильевна, он у вас... — начал было он с гневной важностью, но договорить ему не пришлось.

— Ну, не хочешь добром!.. — И Бороздин в неистовом гневе схватил его за пиджак и выставил в коридор, а оттуда, распахнув ударом ноги дверь, прямо на лестницу: затрещали перила.

Слышно было, как шлепнулся выброшенный вслед гостю плащ его.

Бороздин вернулся в комнату, тяжело дыша, руки тряслись.

Никогда, никогда еще в жизни своей не видала его таким Наталья Васильевна. Ей стало страшно за него.

— Ну, успокойся ты, успокойся! Максим, Максим! — повторяла она, хватая его за руки. — И в самом деле, с ума ты, что ли, сошел?

Он отбросил ее руку.

— Отстань! — выкрикнул он. — Много ты понимаешь!..

И опять, словно бы Кулагин все еще стоял перед ним, он выкрикнул с гневом и отвращением:

— Ах ты, утроба несчастная!.. Сострадатели!.. Жалельщики!..

Серый осенний рассвет. Но уже готовятся к выезду на линию. Обширнейший двор АТУ ярко освещен. Хлопки и нетерпеливый рокот выстроившихся к выезду самосвалов. Стальные емкие кузова тяжеловесных «ЯЗов», «МАЗов» и «ЗИСов», как их ни чисти, ни мой, хранят на своих бортах белесые потеки бетонной смеси.

Запах солярки и бензина пробивается сквозь свежесть утра.

Слышатся мужской хохот, шутки, а порою и перебранка.

У некоторых машин еще идет последний крепеж и смазка, проверка тормозов и всевозможные там подтяжки. Звякает металл о металл.

Здесь, на осмотре, и электрик, и аккумуляторщик, и диспетчер, и начальник АТУ, и, наконец, парторг Бороздин.

До выхода машин остается еще около часу.

Парторг беседует с людьми, беседует и о производственных делах, и о личных, и о международном положении.

Особый разговор с комсомольцами, с молодежью. Чем ознаменуют они 35-ю годовщину выступления Ленина на III съезде комсомола?

Перекинется словечком с партгрупоргами и агитаторами.

Вот Бороздин круто оборачивается к белому, под шиферной крышей, одноэтажному домику и указывает на большую алую полосу призыва: «Навстречу XX съезду КПСС!»

А чуть пониже взывает плакат: «Гидростроевец! Помни! 10 октября — наполнение котлована здания ГЭС!»

— Сейчас что? — говорит Бороздин. — Сейчас вся наша агитация и пропаганда — острием сюда! Тревогу надо поднять в его душе, тревогу: сроки проваливаем! Нет у нас с вами более великой, более неотложной задачи, как перекрыть Волгу! Так и говорите прямо: либо позор, либо честь!

И эти его слова, призывно, страстно и бодро кинутые им, ударяют в сердце куда сильнее, чем если бы он выступил сейчас с пламенной речью, оснащенной самыми гордыми и разительными цифрами.

Не беда, что бороздинские «семинары» агитаторов зачастую происходят под открытым небом, например где-либо на эстакаде бетонной, водосбросной плотины, откуда открывается на обоих берегах Волги поистине неописуемая, заставляющая изнемогать слово дивная панорама всей величественной стройки, близящейся уже к завершению.

Проводит он эти семинары и по воскресеньям, в виде экскурсий на правый берег, в Лощиногорск, на «Большой котлован» — котлован здания ГЭС.

Обычно Бороздин со своими совершает тогда восхождение на Богатыреву гору: оттуда еще виднее, еще грандиознее, и тогда дух захватывает у того, кто смотрит, — у всех этих людей, сознающих что и его сила, и его самоотверженный труд, и его разумение вложены в эти миллионы кубов земли и бетона, в эти сотни тысяч тонн стальных конструкций и арматуры, которые уже стали зданием ГЭС.

И ширятся и ширятся тогда крылья духовной мощи у каждого, кто стоит на Богатыревой горе, и мнится тогда она ему Горою Света!..