Алексей Югов - На большой реке

Но осталась дружба, осталась заботливость старшего.

Услыхав сообщение Асхата, Дементий Зверев в сомнении хмыкнул.

— Однако вы предерзкие ребятки! — сказал он. — «Лебединое озеро»! Заноситесь!

— Полгода готовим, — возразил Асхат. — Да и только фрагменты. Зинаида Петровна сама вначале боялась. А теперь говорит, что получится.

В это время заговорил Упоров:

— Слушай, Асхат, танцы танцами, дело неплохое. Но только Синицын Аркаша жалуется на Шагину: консультаций по его предметам совсем не посещает. По начертательной у нее двойка. И вообще... А ведь скоро сессия. Танцы ей тут не помогут. Ты бы воздействовал, если имеешь на нее влияние.

Асхат снисходительно усмехнулся.

— Я думаю, у нее другой будет путь. Не понадобится ей начертательная геометрия! Другая ей «геометрия» понадобится — та, что в балете! — шуткой закончил он.

Упоров нахмурился, помолчал.

— Ну, смотрите! — предостерегающе произнес он. — Вам виднее. Но я бы так не рассуждал. Конечно, я не специалист в этом, не знаю.

Асхат Пылаев коснулся его руки:

— Зато я знаю, Иван! Зинаида Петровна очень хвалит ее. Говорит, что у нее огромные данные.

В это время зарокотал и захлопал запущенный мотор. Это Тамара приказала развернуть машину.

— Подкиньте и меня, мне в райком, — сказал Упоров.

— Ясно!

Машина рванулась.

Поистине переломом для Тамары, для всей ее жизни и душевного строя была встреча с Федосьей Анисимовной Упоровой.

Знакомство их возникло просто и естественно.

Когда весь двор Упоровых сгорел, Иван увез мать из деревни в Лощиногорск, к себе. Но не такова была старуха Упорова, чтобы стать иждивенкой сына. К тому же им приходилось жить врозь: он — в мужском общежитии, она — в женском, так что даже уходу за сыном не могла бы она посвятить свои силы.

И вот однажды она сказала ему:

— Ваня, а я ведь работу себе нашла.

— Да уж ты без работы ни часу не посидишь. Я знаю.

— Нет, Ваня, я на службу поступила.

Сын, признаться, оторопел:

— Да ты что? Давно ли ты говорила, что хватает нам на прожитие?

— Да не в том дело, Ваня, — чувствуя себя виноватой, отвечала мать. — А не могу я без работы, сам знаешь. И руки у меня ноют без работы и поясница. А ты отдельно живешь. Тебе я ни к чему. Хозяйства у нас нет. Ты уж мне не препятствуй, Ваня! — взмолилась она. — Захвораю я без работы!

— Ну ладно, мать, — сдался сын. — Препятствовать я тебе, конечно, не буду. А все-таки надо было хоть сказаться. Мало ли что, товарищи могут осудить: скажут, вот погнал старуху мать на работу...

— Ой, да никто так не скажет, кто тебя знает! А на каждый роток не накинешь платок.

— Ну ладно. Дело-то уж сделано. Скажи хоть, на какую ты службу поступила?

— А судомойкой в столовую.

Сын только головой покачал.

— Ох, мама, мама!

— А что? Самая моя работа: я чистоту-то, сам знаешь, до чего люблю! Мной довольны! — похвалилась она.

И в самом деле: работой Федосьи Упоровой в столовой ОРСа не могли нахвалиться.

Это была как раз та рабочая столовая на «бровке» большого котлована, в которой работала, заведуя буфетом, Тамара.

До прихода Упоровой, если случался перебой в подаче горячей воды, то не только судомойки столовой, но и раздобревший, как кабан, заведующий спокойненько шли на вопиющее безобразие — помывку посуды холодной водой. Мытье заменяла протирка.

Ого, как в первый же такой случай поднялась и зашумела Федосья Упорова! Она решительно, наотрез отказалась мыть посуду холодной водой. Заведующий попробовал было наорать на нее — Упорова не стерпела.

— Ты на меня не ори, кабан! — попросту, по-деревенски отвечала ему она. — Холодной водой посуду мыть заставляешь, а? Да тебя за одно такое дело посадить надо!

Перебежала через дорогу и по телефону пожаловалась в постройком. Явился в столовую сам председатель Правобережного постройкома. Заведующий получил строгое предупреждение. Позвонили в котельную, откуда подавалась горячая вода для столовой. Были приняты меры и на будущее.

Однажды, расторопно орудуя за своей буфетной стойкой, Тамара услыхала на кухне, за занавеской, отделявшей ее от буфета, такой разговор.

— Девушки, доченьки! — говорила Упорова. — Не сердитесь на меня, на старуху. Примите, как от матери, слово. Такая же рабочая я, как и вы... Неладно вы поступаете, нехорошо!.. Приходит он с котлована, милый сынок, — с утра он пластался, у иного, глядишь, рученьки трясутся — до того устал. Ему бы только до стула дотянуться, сесть за столик, ан нет — за стулом-то еще в очереди постой: двух, а то и трех человек пережди.

— А мы разве виноваты, что столовая мала? — возразил кто-то из девчат-официанток.

— Погодите, девушки, — послышался убежденный, матерински суровый голос Упоровой: — Кто тут виноват — то другое дело. И мы с вами не без вины. Я не о том. Все-то вы ему подаете чуть тепленькое. Какао и то холодное подаете. А как подаете? Смотреть больно! Швырнете тарелку на стол — на, мол, жри: много вас, дескать, всех, где же мне обслужить. А вы то должны помнить: не барину даете, не захребетнику какому, все это отцы наши, братья, мужья, сыны пришли, усталые, голодные, силы свои подкрепить! Отдыхать да подкрепляться они у нас должны, а не расстраиваться, не проклинать нас. Работа-то у них какая! Вот вы жалуетесь: устаете. Верно, устаем. А они-то там: осенью — в грязи, в глине, в бетоне, под дождем; а зима придет — на тридцатиградусном морозе трудятся, на ветру, на стуже! А мы с вами как-никак в тепле, в довольстве. Ведь вот мужу-то своему али сыну ты по-доброму подаешь обед, а не швыряешь. Нет, доченьки, давайте уж будем поласковее, пообходительнее с народом!

Официантки молчали. Скажи им кто другой, не Федосья Анисимовна Упорова, эту же самую горькую правду или она же скажи, да не теми словами, уж нашли бы они, чем огрызнуться: девушки были не из робких! И все ж таки одна из них не смолчала — шустрая, с барашковым крутым перманентом, Зося, со странным прозвищем Утенок, на которое, впрочем, она без всякой обиды отзывалась:

— Конечно, Федосья Анисимовна! — сказала она. — Да только вы их одних жалеете, а нас не жалеете. А я прямо скажу: иного на куски бы разорвала. Развалится вот так... —И Зося Утенок, вызвав невольный смех у своих подруг, даже изобразила, как «развалится» за столиком экскаваторщик или бетонщик. — «Официантка, официантка! Что же так долго?!» — передразнила она. — А по-моему, раз ты уж так торопишься обратно, то лопай комплексный обед без хлопот и освобождай место. А то ведь еще чаю-кофею ему да из буфета «мишек» или «раковых шеек» принеси! А тут с ног собьешься!.. Нет, нас тоже пожалеть надо! — заносчиво закончила она.

Кое-кто из девчат-подавальщиц рассмеялся.

И поняла Федосья Анисимовна в этот миг, что сейчас или никогда надо закрепить то доброе, оздоровляющее, что она старалась внести при каждом удобном случае душевными словами и примером. Она должна дать урок Зосе: за ней-таки водились грешки!