Алексей Югов - На большой реке

Он бережно приподнял на ладони лицо Инны, освещая его фонариком. Инна застонала и открыла глаза.

— Инночка!.. Родная!.. Давайте выбираться отсюда поскорее! — шепотом почему-то заговорил он, чуть не плача от радости.

Она узнала его.

— Это вы... — проговорила она с трудом.

— Инна, вы можете ползти? — спросил он. — Я буду помогать вам.

— Да, — вполушепот отвечала она. — Я могу...

— Тогда давайте ползти. Туда, на свет.

И он пополз рядом с ней, помогая ей и наднося ладонь над ее головою, чтобы она как-нибудь не ударилась головой о балки и доски настила.

Кареев обнял жену и, весь дрожа, стиснул, прижал ее к груди, как прижимает мать своего спасенного из пламени ребенка.

Сознание уже вернулось к ней. Она попыталась даже улыбнуться, глянув ему в глаза. Худенькое лицо ее было темным, почти черным, белели глаза и зубы.

— Ты обожглась? — испуганно спрашивал муж.

— Да нет же!

К ним подошел начальник базы Лавренков. Обеспокоенный видом Инны, он кинулся к своей машине и подвел ее поближе.

— Сейчас же увозите ее домой! — сказал он Карееву. — Я немедленно вызову врача.

Но у самой машины Кареевых задержал ненадолго следователь госбезопасности, только что примчавшийся на мотоцикле. Кареевы знали его.

Он коротко расспросил Инну о пожаре. Нахмурился, когда она сказала ему, что под складом горела охапка пакли.

— Не буду вас больше утомлять, — сказал он. — Только прошу никому ни слова о пакле.

— Хорошо.

Следователь поспешил к месту пожара.

Когда он подошел к складу, он с изумлением увидел чьи-то ноги в сапогах, торчавшие из-под строения.

Без церемоний он схватил за сапог и подергал.

Человек вылез.

— Ты кто? — спросил неласково следователь. — Чего тебе там надо?

— Как чего? — возмутился тот. — Проверить. Моя обязанность: я сторож на складу!

— Ваша обязанность была уберегать от огня. А сейчас пожарные здесь! — возразил следователь.

Сторож пожал плечами и отошел.

Следователь подозвал охрану и предложил всем остальным удалиться со двора базы.

На пленум Советского комитета защиты мира Нине Владимировне Лебедевой был прислан гостевой билет.

— Пойди, пойди непременно! Увидишь и услышишь много интересного. Довольно тебе затворничать, — сказал, уезжая из дому, Дмитрий Павлович. — Ну, не прощаюсь: там увидимся.

И Нина поехала. В Колонном зале она еще не бывала. Но сейчас у нее было такое чувство, будто она вступает сюда не впервые.

Нина невольно остановилась.

Неимоверно огромные люстры, хрустально сверкающие мириадами электрических огней, казались хрустальными корзинами света.

Уже затихал обычный гулкий шум зала, наполнявшегося народом, и Нина поспешила занять место.

Уже вышел и рассаживался президиум.

Весь первый ряд партера перед Ниной был сплошь занят иерархами разных вероисповеданий: главный мусульманский муфтий в белой чалме; главный раввин, одетый в какой-то глухой сюртук; рядом с ним католический епископ в красной сутане и в красной маленькой шапочке, похожей на тюбетейку; рядом с католическим епископом — глава протестантских общин в пасторском глухом сюртуке; затем сидел православный епископ в черной рясе и в белом высоком клобуке, а еще левее — в черных, мрачных одеяниях, с белыми крестами на черных островерхих капюшонах какие-то монахи.

Нина стала рассматривать президиум.

Она узнавала почти всех: вот Александр Фадеев, вот Маршак, вот уже готовый открыть заседание Николай Тихонов, вот ее муж. Нина улыбнулась и слегка наклонила голову, уверенная почему-то, что он увидит ее.

Вдруг она вздрогнула, и дыхание у нее на секунду остановилось. Между знаменитой балериной и патриархом всея Руси Алексием сидел Василий Орлов.

Да, это был он. Все та же светлокудрявая голова резких очертаний, большеглазое лицо, гордая осанка, сильный взгляд.

Его большие кулаки уверенно, словно он был у себя на экскаваторе, лежали чуть выдвинутые поверх алой скатерти стола.

Как только внезапность прошла, Нине стало ясно, что нет ничего сверхъестественного в появлении делегата Орлова здесь, в Колонном зале Дома союзов.

Когда пришел его черед взойти на трибуну, Нине стало страшно за него: не сбился бы. Ей вспомнилась первая комсомольско-молодежная конференция в Староскольске, где выступал и Василий. Да, уж не оратор. И «мекал», и «экал», и давал себя сбить любой реплике из президиума, и каждое шевеление там принимал за сигнал, что время его истекло и пора кончать. И это ужасное, а для новичков почти обязательное: «Ну, вот это и все, что я хотел сказать!» И, наконец, внезапное исчезновение с трибуны, словно под человеком вдруг пол провалился.

Всего этого опасалась Нина и сейчас. «Васька! Ну, не подкачай же ты, чучело!» — внутренним озорным окриком подбодрила она его и стала слушать.

И Василий «не подкачал».

Прежде всего он отважился говорить без шпаргалки. Все время смотрел в зал. На президиум даже ни разу не взглянул.

Держался на трибуне просто, естественно. Два-три раза умело вкрапленной шуткой вызывал сочувственный смех в зале. Даже Алексий рассмеялся и что-то сказал знаменитой балерине, слегка склонив к ней голову в высоком белоснежном клобуке, сверкающем драгоценными каменьями.

Да и академик Лебедев о чем-то в этот миг перемолвился с Фадеевым.

Орлов говорил умно и просто. Были в его речи места, звучащие и в прочих речах, до него, но они были лишь в меру прямой политической необходимости. Разве мог не сказать он, что наш народ любит мир и борется за мир во всем мире? И, само собой разумеется, говорил он и о великом трудовом вкладе ведомой ленинским комсомолом советской молодежи в освоение целинных и залежных земель, и о претворении в жизнь решений сентябрьского и февральского пленумов, и о всемерном развитии советской демократии, и о многом другом, но обо всем этом было сказано каким-то своим, простым словом. И еще нравилось залу, что экскаваторщик Василий Орлов запросто перемешивал всеобщее, так сказать мировое, с гэсовским, котлованским:

— Конечно, товарищи, на словах-то каждый: «Я за мир, я за мир!» Ага! Ты за мир? А производственные показатели у тебя какие? На сколько процентов план перевыполняешь, ежели ты за мир? Строители волжского гиганта поручили мне передать вам, дорогие товарищи, что нам и за третий квартал по итогам Всесоюзного соцсоревнования уже вручено переходящее знамя Совета Министров и ВЦСПС. (Аплодисменты. )

Помню, товарищ Журков... — И, обведя взором зал и убедясь, что Журкова здесь не знают, он пояснил: — Это бывший наш начальник политотдела. Так вот он, бывало, говорил нам, гэсовской молодежи: «Да вы понимаете ли, на каком великом деле стоите, что вам народ доверил? Гордитесь! Голову — так, грудь — колесом: я строитель величайшей в мире ГЭС!.. Вы, — говорит, — знаете ли, что вы должны дать Родине? Так запомните же, и пускай это не в записных книжках, а в сердце у вас будет навечно записано: чтобы заменить нашу ГЭС, пришлось бы ежегодно сжигать девять тысяч железнодорожных составов каменного угля — поезд длиною в четыре тысячи километров!» Не знаю, как другим, а мне эти его слова в записную книжку записывать нечего, здесь они!