Алексей Югов - На большой реке

И, сдвинув брови, глядя ему в лицо, она произнесла с укоризной, почти брезгливой:

— Не журковское это «лекарство», Артемий Федорович!.. Стыдно!

Он растерялся. Первым его порывом было остановить ее гневным окриком:

— Ну, ну! Ты слишком много... — Он хотел сказать «берешь на себя», — но она даже и договорить ему не дала:

— Ничего не много!.. Вы сами всегда говорили, что я вам все равно как дочь. И я тоже в вас всегда отца видела. Отца и пример. Всегда чтила вас как настоящего коммуниста, как истинного ленинца. Вы сами любили рассказывать нам, что вы живого Ленина и видели и слышали. Я помню, как вы учили нас, комсомольцев, что истинный коммунист неизменен должен быть всегда и везде, на любой работе — сторож он или начальник строительства: прежде всего он коммунист! Так вы нам внушали. А сами что же?! Если, мол, мне не дано быть на высоком руководящем посту всего строительства, так обходитесь же без меня, ну вас всех к черту, а я, Журков, стану пить мертвую чашу: вот, смотрите, казнитесь, какого человека сгубили!.. А мы, как мы гордились вами, как верили в вас, чуть что: «Артемий Федорович сказал», «Артемий считает». И вот он, наш Артемий!.. Я не кричу, не унимайте меня! И не беспокойтесь: там не слыхать. — Нина повела рукой. — Мы с глазу на глаз, — сказала она, видя, как Журков поднимает ладонь, как бы пытаясь запретить ей говорить дальше. — Да я и сказала все... Прощайте. Сейчас мы уедем. И видеться нам больше незачем!..

Она резко повернулась и пошла к дверям.

— Нина!.. Погоди!.. — услышала она хриплый возглас Журкова. Нина остановилась.

Журков, с лицом багрово-грозным, тяжело дыша, схватил, словно тисками, ее руку и повернул лицом к себе.

Она молча откинула голову. Ждала. Сердце стучало. «Неужели, неужели он может оскорбить меня?» — с чувством ужаса подумала она.

Журков резко распахнул дверь. Стремительно вышагнул в комнату, где сидели все.

Все замерли.

Журков, все так же не выпуская Нининой руки, заставляя Нину следовать за ним и ни на кого не глядя, подошел к большому книжному шкафу и шумно открыл его.

— С глазу на глаз, с глазу на глаз!.. — грозно бормотал он. — Ишь ты, дочка!.. На, смотри!.. Все смотрите!..

Он выпустил руку Нины и одним рывком выбросил прямо на пол несколько книг из тесно поставленного ряда.

В его широкой короткой руке очутилась бутылка с коньяком.

Повернувшись ко всем, он взмахнул ею.

— С глазу на глаз! — опять с гневной обидой в голосе проговорил он, как бы передразнивая Нину. — Нет, пускай все видят! Кончаю с этим позором!.. Хватит!.. А ты, дочка, спасибо тебе, но плохо ты еще знаешь Журкова... Артемия!.. Вот!

С брезгливым презрением он откинул бутылку, и она, звякнув, разбилась о батарею парового отопления.

Недели через две после поездки к Журкову однажды утром домоправительница-нянечка вошла в кабинет к Нине и сказала ей, что ее хочет видеть какой-то военный.

Нина работала за пишущей машинкой, перепечатывая рукопись мужа. Дмитрий Павлович был в институте.

Удивленная, неохотно оставила она работу и вышла в столовую.

Здесь, закинув руки за спину, бодро и щеголевато расхаживал Журков. Он был без погон, но в военном.

Она радостно приветствовала его.

— Прости, Ниночка: через два часа я должен быть на аэродроме. Забежал проститься. Супруга твоего, как заключаю, нет дома?

— Дима на кафедре.

— Очень жаль, очень жаль! Ну, передай ему мой дружеский прощальный привет.

— Спасибо. Но куда это вы? Наверно, в дом отдыха?

Журков рассмеялся:

— Да, да, в волжский. У подошвы нарочито невеликих гор. «Туда, туда стремлюся я душою!» — пропел-продекламировал он.

Нина поняла.

— Я очень, очень рада за вас! Да присядьте вы хоть на минуту и расскажите.

— Только на минуту. — Журков сел, торжественно извлек из кожаного бумажника какую-то бумагу и протянул Нине.

Это было письмо Рощина Журкову.

— Читай, читай, доченька, — ласково сказал Артемий Федорович.

Вот что стояло в этом письме:

«Старый соратник! Нашли тебе работу по богатырскому твоему плечу! У нас еще в памяти, как ты шерстил, бывало, отдел рабочего снабжения. Так вот изволь взять этот хромающий отдел в свои руки и покажи, каким он должен быть. О согласии телеграфь немедленно.

Привет Александре Трофимовне и Танечке.

Твой Л. Рощин»

Далее другим почерком, крупно было написано «Ждем!» и стояли подписи: М. Бороздин, И. Упоров, В. Орлов и П. Доценко.

— И вот перед тобою начальник отдела рабочего снабжения Артемий Журков! — произнес, отчеканивая, он и привстал и даже каблуками прищелкнул.

Нина радостно улыбнулась.

— Как это хорошо! Поздравляю, — сказала она и пожала руку Журкову.

— А теперь разреши попрощаться, — сказал он, взглянув на часы. — Мне пора. Сама знаешь, путь на аэродром не близкий: электричка, затем еще автобус.

Она снова усадила его.

— И незачем вам спешить! — решительно заявила Нина. — Сейчас я позвоню в гараж и сама отвезу вас. Не бойтесь, у меня первый класс, — пошутила она. —И домчимся мы быстро. А сейчас я приготовлю кофе, и мы успеем еще позавтракать.

Журков поблагодарил, но от кофе отказался:

— Спасибо. Но уж если так, то давай позавтракаем на аэродроме, как тогда, четыре года назад... Помнишь? — сказал он и улыбнулся.

— Ну как же! Разве такие встречи когда-нибудь забываются?

И вот они снова на том же самом Быковском аэродроме, на котором произошло летом 1951 года их первое, такое забавное и памятное обоим знакомство.

За столиком во время завтрака Журков то и дело настораживался, когда из репродуктора вдруг раздавалось: «Внимание, внимание! Объявляется посадка в самолет...»

И теперь уже Нина успокаивала его: «Да не волнуйтесь вы, Артемий Федорович, не забудут вас, это еще не ваш самолет!»

В завершение завтрака Журков попросил по стакану кофе с лимоном.

— Что смотришь, синеглазая? — вдруг шутливо закричал он на нее. — Вот кофеек с лимоном, и не более того!..

Какое просторное утро! Ясное. Солнечное. Тихо. Лишь на самом мосту от быстрины водосвала ощутим свежий ветер, насыщенный водяной пылью.

Не верится, что уже конец октября!

Воздух над Волгою, над горами чист и прозрачен, как промытое на зиму окно.

Вдоль всей деревянной магистрали, что пролегла через бушующую Волгу, на каждом сцепе, над голубыми перилами, вдоль края, с которого не будет отсыпки, реют как-то по-особенному бодро и празднично красные флажки.

Сегодня воскресенье. Этот день был нарочно избран, чтоб народу обоих берегов невозбранно было принять участие в торжестве укрощения Волги. Однако ведомо любому мальчишке, что торжество торжеством, а вперед будет бой, да и неслыханный, у этих косматых гор, где гремело когда-то разинское «Сарынь на кичку!».