Николай Пороховник - Поездка в Новгород-Северский

— Есть, да… Должна быть, — задумчиво проговорил он.

И, покрепче взяв руль, он ушел в себя, молча стал следить за дорогой. Поле кончилось, мы нырнули в перелесок. Дорогу сжали кусты, и казалось, что, высвеченные фарами, они бегут на нас со всеми своими листьями, стремятся заглянуть в кабину, прежде чем исчезнуть во тьме. Ветки даже терлись, царапались по обшивке. Но вот выскочили на бугор, и внизу открылась темная деревня. Не светилось ни огонька, было три часа ночи.

Сергей переключил фары на ближний свет, мы немного проехали по улице, и девушка попросила остановить. Мне показалось, что она не доехала до своего дома.

— А вы можете повернуть в этот переулок, выехать на другое поле и…

— Да знаю я, — усмехнулся Сергей. — По всему району приходится мотаться. Счастливо тебе! — И он тронул машину.

— Ой, спасибо! — спохватилась девушка, крикнула вдогонку.

Сергей чуть притормозил, весело сказал ей:

— Приеду к вам на танцы, первый танец с тобой! — А когда мы отъехали, повернулся ко мне: — Оттанцевался я, уже один бегает по двору, ждем другого.

И я тотчас же с тревогой вспомнил о сыне: «Как он там?» Мне подумалось, что за эту нашу первую разлуку с ним что-то случилось, ведь все так зыбко…

Я перебрался на переднее сиденье, отсюда обзор был широкий, был виден большой полукруг горизонта, куда опускался свод ночного неба, но тревога за сына почему-то не покидала меня, а усиливалась. Скорей, скорей к нему! Как же это я так долго… Но мы словно зависли в бескрайней ночи, лишь светлая стрелка на спидометре дрожала, показывала скорость. И странно: чем ближе к дому, тем картины одна хуже другой вставали в моем воспаленном воображении. Я уже сына видел таким, каким он был однажды, когда отравился неизвестно чем, поминутно просился на горшок, но только сгустки крови выходили из него, и жена заламывала руки от отчаяния, а я вызвал «скорую» и побежал на улицу, чтобы встретить ее, но, наверно, я все же убежал, не мог больше это видеть и переносить, однако и на улице у меня перед глазами был он, уже квелый, взмыленный, глазки его закрывались, когда жена брала его на руки, а голову он обессиленно клонил набок, опускал на ее плечо… Ему тогда было чуть больше года; и вот наконец появилась «скорая помощь», врач вошел вместе со мной в комнату, и еще с порога, через плечо врача в белом халате, через это белое плечо, увидел я, как жена обхватила малыша руками, прижала его к себе, словно отдавала ему свои силы, и он медленно оживал… Но сейчас, подумал я, ему, наверно, очень плохо, и какая тут «скорая»… А по транзистору передавали последние известия, но я почти не слышал, о чем говорил диктор, лишь отдельные фразы, словно издалека, доходили ко мне… Подводные лодки с ядерными зарядами… Лазерное оружие… «Звездные» войны в космосе… Что такое? О чем это они? — подумал я. Где это все происходит? Да, углубившись в свои тревожные воспоминания, я как-то ничего не мог осознать, возвратиться в эту реальность.

Вдруг я понял, что это касается и меня… Я был беззащитен перед этой страшной силой смерти, как была беззащитна вместе с птицами, зверьками и вся степь, по которой мы передвигались. Страх за сына, впечатления, бессонная дорога — все дало знать о себе, смешалось, и я неожиданно увидел крест. Огромный крест поднимался от развороченной, выжженной земли до жирных туч пепла, что грузно опускались, сдавливая пространство. Сквозь них, словно застывшие молнии, случайно пробились два-три солнечных мутных луча, тускло освещая темную искореженную пустыню, когда-то бывшую землей, и этот крест, перевязанный полотенцем…

Я мотнул головой, чтобы прийти в себя, разорвать это оцепенение, высунулся из кабины. Тугой ветер взъерошил волосы; вокруг была степь да спокойное звездное небо; из транзистора уже плыла легкая чистая музыка, и когда я, запрокинув голову, посмотрел вверх, то появилось ощущение, что я плыву вместе с машиной под этим разливом близких звезд… Освежившись, я снова откинулся на спинку сиденья. По-прежнему впереди была равнина, а далекий горизонт подчеркивался темной стеной леса, за которую опускалось небо вместе со звездами.

Но вот медленно, словно нехотя, из-за горизонта стала подниматься моя деревня, мои Чуровичи. И снова я почувствовал тревогу за сына. Наконец остановились возле дома. Когда Сергей уехал, я торопливо подошел к крайнему окну, приоткрыл ставню и постучал. В окне показалось белое лицо жены. Я вошел во двор, жена уже стояла на пороге дома.

— Как сын? — хрипло спросил я.

— Спит, — усмехнулась она.

Тотчас же я почувствовал сильную усталость, по всему телу разлилось тепло.

— Я… сейчас, — сказал я, и жена ушла в дом.

Медленно, на чужих, ватных ногах, я направился к сараю. Миновал его, вышел в сад, опустился на скамейку. Некоторое время отрешенно смотрел перед собой. Исподволь постепенно укреплялся, оживал… Воздух в саду был чист и свеж. С яблони сорвалось, стремительно прошелестело в листьях и коротко стукнулось о землю, упало рядом со мной яблоко. Нагнулся, взял его, положил на скамейку. Моя поездка кончилась, только теперь я это понял.

По ту сторону сарая, во дворе, неожиданно залаял Буран. Я встал, подошел к нему, к его будке, но ничего не мог понять: Буран то лаял, то поскуливал от злого бессилия, что-то трогая перед собой, но тут же отдергивал лапы. Наклонившись, я увидел ежа. В соседнем дворе по ту сторону маленького заборчика залаял другой пес, словно подбадривал Бурана. Я осторожно взял колючий комок на руки. Видимо, почувствовав защиту, ежик в моих руках расслабился, приспустил иголки. Я вынес его в сад, положил на землю. Он некоторое время напряженно ожидал чего-то, затем высунул из-под своих колючек вздернутый нос, взглянул на меня блестящими черными глазами-бусинками, фыркнул и спокойно потопал куда-то меж кустов смородины. Я остался один в тихом ночном мире. Вся деревня мерно дышала во сне…

Сейчас я пойду в дом, где в своей комнате устало спят старики, и, может быть, им что-то снится из их далекого детства, а в другой комнате лежит в деревянной кроватке мой сын, тихонько посапывает, раскинув руки. Я посмотрю на него, и он, может быть, улыбнется во сне. А утром я расскажу ему о том, как столкнулся его любимый Буран с ежиком, он будет звонко смеяться, и я тоже буду смеяться вместе с ним; расскажу ему и о своей поездке, о том, где я был и что я видел, а через много лет нашей жизни он будет рассказывать мне о своих дорогах, о своих радостях на этой земле. Только бы не было войны!

В морях и океанах, при солнце и в непогоду работали люди. Корабли покачивались на воде, эфир был загружен переговорами, включались различные установки, огромные водные пространства просматривали с воздуха — искали рыбу. А когда находили, арканили длинными сетями, вываливали в трюмы, радуясь рыбацкой удаче, будь то на маленьких суденышках или же на больших, оснащенных новейшей техникой судах; это была тяжелая работа, ловили даже ночью, были аварии, штормы, но изо дня вдень рыбу доставляли к берегу. Потом начиналась цепочка отчетов, которая заканчивалась в Москве, в здании министерства, где вся эта рыба учитывалась уже в миллионах тонн. А люди, которые занимались этим, которые складывали, делили, планировали, порой даже не знали, что кроется за каждой тонной рыбы, как ее ловят. Ровно в шесть они заканчивали работу, торопились домой.