Николай Пороховник - Поездка в Новгород-Северский

— Не надо унывать, — бодро ответил ему парень, — и суетиться тоже. Кто может знать, когда для него все кончится.

Пожилой усмехнулся и сказал:

— Суетиться, пожалуй, не надо…

Разговор дальше не пошел, не склеился, и каждый занялся собой. Матвею Кузьмичу стало спокойно, ему уже казалось, что летит он куда-то бог знает сколько, не задумываясь, куда летит и зачем; гудели моторы, хотя он уже и гула почти этого не слышал, привык, кто-то, проверенный и опытный, управлял самолетом — ну и ладно…

Некоторое время он сидел, вернее, полулежал, отдыхая, а потом взглянул в окно — и у него даже дух захватило: какая удивительная земля была внизу, прекрасная земля! Облака уже исчезли, и в легких сумерках глубоко внизу все было отчетливо видно, как на дне голубого прозрачного озера, над которым он сейчас склонился. Матвей Кузьмич словно тихо плыл и видел неземной, подводный мир, где выделялись какие-то распадки, расщелины в сонных и темных зарослях — таежных дебрях, изредка рассекаемых причудливо изгибающимися синими полосками рек. Он застыл, не в силах оторваться от окна, не замечая, что уже стало плохо видно, — внизу быстро стемнело. Вдруг он увидел среди всего этого темного пространства одинокий огонек. Медленно и высоко проплывая над ним, Матвей Кузьмич смотрел только на него, дальше все было темно на земле, пусто. Кто там сейчас?.. И ему вдруг до тоски захотелось оказаться там, у этого одинокого огня…

Задумавшись, он не заметил, как появилась луна. Взглянул перед собой в окно и застыл от неожиданности: круглый светлый глаз в черном небе страшно, в упор смотрел на него сквозь это круглое окошко. Везде все было уже глухо, задавлено тьмой, только, лунно отсвечивая, застыло в пустоте крыло самолета. А луна пристально смотрела на него, и он это чувствовал… Все было как-то нереально. Матвей Кузьмич даже оглянулся, чтобы убедить себя, что он в самолете, среди людей. Однако лучше бы он этого не делал: все спали уже, до единого человека, что лишь усилило загадку; он был один на один с этим круглым глазом, полным таинственного, живого огня. Взгляд огромной и пустой бездны был взглядом только в него. Он перестал ощущать себя. Какое-то сильное напряжение вдруг возникло между ним и черным космосом. Что-то важное необходимо было сейчас же найти, понять, определить для себя…

Но он не захотел думать. Резко оторвался от окна, закрыл глаза. А когда снова посмотрел в окно, то это, как он посчитал, наваждение исчезло, луна оказалась луной, устало легла на крыло самолета, затем сползла с него куда-то вниз. И он уснул.

Разбудил его свет в самолете и объявление стюардессы о том, что приблизились в Хабаровску, где будет пересадка. Что с ним было во сне, он не помнил, как ничего не помнит и не чувствует больной, когда его оперируют под наркозом.

Опустились в Хабаровске, и полусонная толпа ввалилась в ночной аэропорт. Матвей Кузьмич ничего интересного здесь не увидел, все было как на автостанции в Липецке: такая же толкотня, люди, спящие в креслах, спертый воздух. Здесь их разделили на два самолета. Матвею Кузьмичу хотелось узнать, почему из одного сделали два рейса, но спросить об этом он ни у кого не решался. Опять началась регистрация, затем посадка, причем все стремились сесть в самолет, улетающий первым.

— А что, наш самолет разве не мог долететь до Владивостока? — спросила какая-то женщина своего спутника, и Матвей Кузьмич прислушался.

Мужчина ответил, что не все тяжелые самолеты садятся в Артеме, в городе, что под Владивостоком, где аэропорт.

— А в самом Владивостоке почему не делают аэродром? — спросила женщина.

Ее спутник ответил, что город расположен на сопках, он весь изрезан бухтами и сверху напоминает растопыренную пятерню.

Сели в самолет и через час приземлились, как считал Матвей Кузьмич, на берегу Тихого океана.

Некоторое время все оставались, ожидая трап, на своих местах, сидели в овальном, узком и продолговатом салоне, оглушенные тишиной после рева моторов, так что если кто говорил, то говорил громко, слова были отчетливо слышны. Матвей Кузьмич прильнул к окну, чуть ли лбом не уткнулся в толстое прохладное стекло, чтобы обзор был пошире, чтобы увиделось больше. Было раннее утро; свет в этом круглом мире за иллюминатором еще прибывал, и словно сквозь расходящийся туман Матвей Кузьмич видел бетонную дорогу внизу, под длинным крылом самолета, видел все поле аэродрома, и дальний зеленый горизонт, и здание аэропорта, опоясанное балконом, где стояли и спокойно наблюдали за прибывшим самолетом несколько человек. Он все это видел пока несколько механически, то есть не чувствуя пока ничего, — все еще было не с ним, а там, за стеклом, за самолетом. Но как только вышел, как только шагнул через порожек узкой дверцы самолета, то здесь же, на верху трапа, сразу же почувствовал, что земля, куда он прилетел, иная, непохожая на ту, которую он знал с детства. Чистая, пронзительная дымка суровых далей замерла над полукольцом горбатого горизонта, небо было нежное, ясное и безвоздушное. Глубоко вдохнув чистый и свежий воздух, Матвей Кузьмич, взволнованный необычностью происходящего с ним, подумал, спускаясь по ступенькам, что именно таким — откровенным и свежим должно быть утро России.

И, находясь по-прежнему в своем радужном волнении, он, не замечая прохлады, в расстегнутом плаще, пошел вместе с другими к зданию аэропорта, в зал. Тут, при входе, навстречу людям, которые так долго летели вместе с ним, устремились те, кто их встречал; цветы, улыбки, смех, радостные возгласы, — он попал в этот круговорот, его толкали, обходили, а он смущенно улыбался, словно это его все встречали.

Но постепенно толпа таяла, шум стихал, и медленно, неумолимо к нему подступала растерянность. Покрепче сжав ручку портфеля, в котором была жалоба с крупным штампом «Контроль», Матвей Кузьмич озирался по сторонам и начинал чувствовать себя чужим здесь. Это чувство ему было очень знакомо, особенно обострялось оно в праздники, даже еще накануне их, и тогда он старался спрятаться от оживленной городской суеты в своей тихой квартирке. Но сейчас она была далеко.

Он сделал несколько неуверенных шагов, направляясь через зал к стеклянной двери, за которой видна была площадь, где стояли машины, и уже начал припоминать, где у него лежит тот листок, на котором он записал адрес объединения, коль его не встретили, — хотя начальник отдела сказал, что его обязательно встретят, — как вдруг откуда-то, словно из-под земли, встали перед ним два человека: один — высокий, остроносый, с тонкими губами, решительно сжатыми, в сером плаще и шляпе, похожий на детектива из кино, а другой — среднего роста, веселый, добродушный крепыш с короткой широкой бородой.