Николай Пороховник - Поездка в Новгород-Северский

— Вы товарищ Дятлов? — спросил высокий.

— Да, я.

Они тут же представились, оба были ответственные работники объединения.

— Как долетели? — спросил бородач, когда прошла официальная часть знакомства, спросил весело, улыбаясь голубыми глазами, из которых так ярко брызнул свет, что казалось, и борода его при этом разошлась в стороны, распушилась.

— Хорошо! — бодро ответил Матвей Кузьмич, обрадованный тем, что он кому-то здесь оказался нужным.

И они вышли из этого уже опустевшего зала на площадь перед аэропортом, где стояли разные легковые машины, а справа уходил по дороге, ведущей в город, большой красный автобус с надписью во весь длинный борт «Приморье».

— Вы впервые в наших краях? — как-то мягко, не заканчивая фразу, спросил высокий.

— Да, — ответил Матвей Кузьмич и хотел было добавить, что он вообще ездил всего ничего, а здесь случайно, однако они, на минуту остановившись, чтобы пропустить направившиеся в город «Жигули», двинулись через площадь рядом с ним — слева возвышалась серая шляпа, справа, пониже, пушилась борода — с такой напряженной готовностью, что он даже на миг почувствовал себя неуютно, словно шел под конвоем, и потому сдержался, не стал много говорить.

Возле черной «Волги» остановились, бородач предложил ему выбрать место, но, сказал он тут же, если хотите посмотреть дорогу, то лучше, конечно, сесть впереди. На том и порешили. Матвей Кузьмич сел рядом с шофером, вспоминая, как зовут бородача, однако вспомнил только его фамилию — Трофимов. Когда они представлялись ему там, в зале аэропорта, он настолько был взволнован, рад, что кивнул головой одному, другому, себя назвал по имени-отчеству, а вот их имена не запомнил.

Дорога была интересной, новой для него: справа круто уходили вниз густые деревья с буйно разросшимся кустарником, а слева все поднималось, зеленело вверх начиная от высокой и ровной, как в тоннеле, каменистой стены, где отсекли сопку, расширяя дорогу; встретившие его товарищи были внимательны к нему, наперебой старались рассказать ему о местах, мимо которых проезжали, обо всем крае, так что даже на короткий миг у Матвея Кузьмича глубоко в душе чуть шевельнулось, кольнуло сомнение: а с ним ли это происходит?

Владивосток его потряс. Улицы были горбаты, а дома, казалось, стояли друг на друге; они то ступенчато поднимались вверх, чуть ли не нависая над дорогой, то прятались, отступали в глубь распадков, и тогда с двух сторон их словно сжимали, ярко зеленея над ними, гордо устремленные ввысь сопки. Но тут же это поверхностное впечатление от зажатых якобы сопками домов у Матвея Кузьмича исчезло, сопки не сжимали дома, потому что дома, белые, красивые, многоэтажные, были похожи на легких птиц. Еще один подъем, поворот, и снова на зеленом крутом склоне гнездились эти белые птицы, взбираясь кое-где чуть ли не на самый гребень.

Трофимов и другой спутник сразу же отвечали на каждый его вопрос, даже заинтересованный взгляд, и это льстило его самолюбию, в душе возникло чувство гордости собой: он никогда не испытывал к себе такого внимания.

— Это знаменитая бухта Золотой Рог, — сказал Трофимов, когда они выбрались в очередной раз куда-то наверх и внизу открылась перед ними эта узкая бухта. — Останови.

Шофер остановил машину.

— Здесь есть смотровая площадка, — продолжал Трофимов. — Мы можем выйти, хороший вид. Или в следующий раз, Матвей Кузьмич?

— Нет, сейчас, непременно, — с неожиданными для себя уверенными нотками в голосе произнес Матвей Кузьмич.

Выбрались из машины, подошли к краю обрыва. Внизу было много кораблей, разных кранов, а на той стороне этой длинной бухты сквозь дымку видны были дома, густой район, стоявший немного наклонно, на взгорье.

— Там, — повел рукой в сторону Трофимов, — еще одна бухта. А это сопка Тигровая. Город сверху напоминает растопыренную пятерню, изрезан бухтами.

И Матвей Кузьмич от удивления покачал головой, хотя это уже знал, однако все, что ему ни говорили, внимательно слушал, удивлялся там, где надо было удивляться, и все шло хорошо. Повернувшись, чтобы возвратиться к машине, он неожиданно словно наткнулся на цепкий, острый взгляд второго спутника и мгновенно вспомнил, что фамилия того — Наливайко, Захар Макарович. Наливайко тотчас же торопливо отвел взгляд в сторону, улыбнулся, но Матвею Кузьмичу стало не по себе: его тщательно изучали, он это вдруг понял. Однако сели в машину весело, по дороге говорили много, шутили, и все постепенно забылось…

Наконец подъехали к многоэтажному зданию на краю длинного и крутого спуска к морю. Узкая, возвышающаяся над округой светло-серая коробка из стекла и бетона была, словно гребешком, украшена надписью «Гостиница «Владивосток».

Вошли в просторный холл, и сразу же Трофимов сказал, указывая на витрину, где стояли на полках консервные банки:

— Рекламируем нашу продукцию. Хотя, — и он усмехнулся, — в большой рекламе она не нуждается.

За стеклом были банки с икрой, крабами, рыбой. Матвей Кузьмич одобрительно кивнул головой, понимая, что именно одобрения ждут от него, и лишь после этого они пересекли холл, который был уже шумным, оживленным, как в любой гостинице утром, и подошли к перегородке, к барьеру, за которым сидели две женщины. Здесь Матвей Кузьмич, волнуясь, стараясь не выдать свою неопытность, все же, как он считал, с блеском прошел процедуру оформления в гостиницу. Пока он заполнял анкету, примостившись за маленьким столиком, его спутники весело, как со старой знакомой, поговорили с администратором, цветущей дамой при высокой белокурой прическе.

На лифте поднялись на какой-то этаж, у дежурной получили ключ и вошли в номер.

— Располагайтесь, Матвей Кузьмич, — сказал Трофимов и ладонью два-три раза легко пригладил бороду — жест, который он повторял часто. — Вам нужно отдохнуть с дороги… Когда прикажете зайти?

— Я, право, не знаю, — сказал Матвей Кузьмич, сконфуженный этим «прикажете».

Они все столпились в проходе, потому что Матвей Кузьмич никак не мог войти в номер, топтался здесь же, не зная, что делать дальше, и почему-то боясь того, что они сейчас уйдут и забудут о нем, оставят его одного.

— Если вы, Матвей Кузьмич, не возражаете, — вмешался Наливайко, проходя в просторный номер, где и кресла стояли, и диван, кровать, холодильник, — мы подъедем в два часа. — И, по-свойски улыбнувшись, добавил: — К обеду!

— Ну хорошо, что ж…

— Главное, не чувствуйте себя гостем, — оживленно продолжал Наливайко, расхаживая по номеру. — У нас на Дальнем Востоке народ хлебосольный, мы всегда рады новым людям, рады новым встречам. Здесь все для вас, — и он, словно невзначай, хлопнул дверцей холодильника. — Желаем вам хорошо отдохнуть. Будем в два.