Николай Пороховник - Поездка в Новгород-Северский

— Проскочили, — сказал Трофимов.

Шофер согласно кивнул головой.

— Это и есть та самая речка, где могли застрять, — сказал Матвею Кузьмичу Трофимов. — А тягача здесь можно поджидать не одни сутки.

И в самом деле, отметил про себя Матвей Кузьмич, на всем их пути ни одной машины не встретилось. Какая благодать! Ему казалось, что гул машин прочен уже на всей земле. Однако есть еще места… Надолго ли их хватит?

Шофер вышел из машины, осмотрел ее, и они поехали дальше дорогой вдоль реки. В стороне от дороги, возле воды сидели двое — женщина и мужчина. Они беседовали между собой, разложив снедь на траве, загорали. Рядом бегал голопузый малыш, видимо, их сын.

Но вот отвернули от речки, и на них стали наплывать, надвигаться сопки. Тут же Матвей Кузьмич сразу почувствовал, увидел со стороны их маленькую, как букашка, машину, которая еще бежала по ровной долине, словно по дну глубокой лодки, а навстречу уже близились с двух сторон, сходились эти величавые горы, как борта лодки сжимаются на корме. Разговор стих, все молча смотрели вперед. Да и о чем можно было говорить здесь, где, казалось, от какой-то радости, в торжествующем ликовании земля вдруг рванулась к солнцу и застыла в облаках, не в силах преодолеть себя…

Въехали под ажурную тень широко разросшихся деревьев и стали подниматься вверх. Поворот вырастал за поворотом, подъем за подъемом, они огибали эту широкую сопку вокруг, по спирали поднимаясь к вершине. И чем выше они забирались, тем дальше и дальше отодвигался горизонт, из-за которого, за каждым новым поворотом, вырастали новые сопки, поднимались друг за другом, как будто зеленое море бугрилось. И уже закладывало уши, как в самолете, набирающем высоту. А когда наконец выкарабкались на перевал, когда шофер заглушил натруженный мотор и они вышли из машины в тишину, открылся такой простор, что Матвей Кузьмич даже замер. Перед ним лежала необычная земля. Зеленые, вздыбившиеся волны катились к далекому горизонту — одна сопка следовала за другой. И над этим застывшим каменным пространством, накрытым зеленым ковром, небо было не белесым и нежным, как на юге или при летнем зное в его родных местах, а густым, плотным и в то же время чистым, как слеза. Целительный воздух, которым дышала тайга, освежал и успокаивал.

Матвей Кузьмич вдруг почувствовал в себе какую-то большую силу, которую никогда ранее не чувствовал; ему показалось, что здесь, на этих суровых и диких пространствах, человек не может быть согбенным, он должен быть прямым и мужественным.

Вдруг рядом с ним из-за камня вынырнул заяц. Навострив уши, он удивленно смотрел на людей, словно, недоумевая, спрашивал кого-то: «А эти что еще здесь делают?» Затем, не став ничего выяснять, поскакал вниз, между деревьев и густых зарослей трав и кустов, в эти леса, что опускались по склонам сопки. Это был обычный серый русачок, такой же, каких приходилось видеть в детстве, и он взволновал Матвея Кузьмича, как далекий и неожиданный привет с родины. В тот момент, когда они смотрели удивленно друг на друга, обрадованный Матвей Кузьмич даже чуть присел к этому зайцу, как к земляку: «Ты-то как сюда попал?!»

— Вот ведь, даже зайцы здесь ничего не боятся! — сказал Наливайко.

— Несколько лет назад завезли сюда русаков, — сказал Трофимов, — уж они тут жируют.

Матвей Кузьмич подошел к краю этого лысого пятачка на вершине сопки, где они остановились, посмотрел вниз. Он увидел траву, потом кусты, деревья, а еще ниже начинался густой бурелом, все там перемешалось, и мертвое и живое, и оттуда, из прохладной глубины, где, наверно, не ступала нога человека, на него как будто повеяло, дохнуло густой изначальной тайной…

Трофимов чуть спустился по крутому склону и нагнулся над каким-то растением, гордо устремленным ввысь среди других растений и бурелома. Затем поднялся наверх.

— Думал, женьшень, — сказал он.

И Матвей Кузьмич вспомнил, что именно здесь растет корень жизни.

Потом они спускались с перевала и снова поднимались куда-то этой старой дорогой, пока не выбрались на шоссе.

Наконец въехали в Находку и покатили вдоль бухты. Справа удалялись в распадки дома, затем вплотную к дороге надвинулась зеленая грудь сопки, которую дорога огибала, а потом снова был распадок, где друг против друга стояли дома, в то время как слева потянулись краны порта. Несмотря на то что дорога была высоко над морем, эти краны, трубы кораблей поднимались снизу, чуть ли не высились над обрывом, и было их не счесть — целый лес. Причудливая сеть из стальных конструкций кранов, труб, мачт, проводов и тросов закрывала чистый морской горизонт.

Все здесь оказалось интересно, потому что было ново для Матвея Кузьмича, и в порту, и потом, когда они приблизились к траулеру-морозильщику. Но когда он увидел перед собой эту огромную машину, на которой люди казались муравьями, сомнения охватили его. Кто он здесь? Зачем? Какая у него сила, какое право ступить сюда?.. Но Наливайко уже уверенно поднимался по трапу в сером своем плаще и шляпе, и казалось, что его ничто не может остановить Матвею Кузьмичу ничего не оставалось, как двигаться за ним.

— Ну как, впечатляет? — с какой-то затаенной восторженной гордостью спросил идущий сзади Трофимов.

— Да-а, — покачал головой Матвей Кузьмич и не выдержал, почти попросил: — Но мы тут недолго будем, да?

— Конечно, — успокоил его Трофимов.

Но как только Матвей Кузьмич ступил на палубу, было уже не до сомнений: его встретили гостеприимные хозяева, которые сразу же решили показать ему хотя бы часть работы, часть своего хозяйства на этом огромном траулере. Его стали водить с палубы на палубу, он куда-то поднимался, затем спускался по неудобным, как ему казалось, ступенькам, видел цеха, трюмы — здоровенные холодильники, в которых могли поместиться целые дома, а сейчас они были заполнены рыбой, и почти везде стоял этот запах свежей рыбы, так что Матвей Кузьмич постепенно перестал чувствовать его, попривык. За ним шли несколько человек, к этой свите присоединялся то один, то другой, проводил по своему участку, объяснял, показывал, и Матвей Кузьмич каждого старался внимательно выслушать, согласно кивал головой, иногда о чем-то спрашивал, интересовался, вел себя, как он считал, так же, как должен себя вести в подобных случаях государственный человек. Людей, занятых работой, было много, люди — как объяснили ему — здесь были с разных городов и сел страны, и мимо них он старался пройти побыстрее, так как ему с непривычки было неловко за себя, за то, что он, такой же крестьянский сын, как и они, прохаживается здесь, в то время как тут они работали; он чувствовал их любопытные взгляды, но в глаза им старался не смотреть. Потому, окруженный своими спутниками, он не видел, как хотел обратить на себя внимание широкоплечий парень с бородой, который думал, что вот сейчас, сейчас он подойдет, пробьется к этому начальнику и скажет, что администрация чепуху порет, в их цехе людей на разделке рыбы не хватает, а план давай, вкалывать приходится за семерых, так отчего ж не распределить между нами зарплату тех, за кого мы работаем?.. Тогда бы лучше дело спорилось… Но поскольку внимания на себя обратить не удалось, парень, почувствовав, что ничего этому начальнику не надо, махнул рукой и занялся своей работой… Затем пожилая, маленькая и подвижная, женщина, отчаянно поправив резиновый фартук, облепленный рыбной чешуей, уже было рванулась к этому главному, чтобы высказать свои обиды на начальство, но начальство так зыркнуло на нее, что она только выдохнула и фартук сжала…