Василий Журавлёв-Печорский - Федькины угодья

— Время не то. Упряжка не испробована. Кроме Верного, все собаки новые.

— А если в поселке больной?

— Пурга не захватила бы, — осторожно заметила Мария Ильинична, жена Кожина, тихая большеглазая женщина, все собирающаяся покинуть тундру, переехать в родное село, в лесные места. — Не к добру сполохи играют.

Уговоры не подействовали.

— Ладно. До Пыртэя проскочим, — ответил я, — а там, в случае чего, переждем.

— Если готов, — сказал заведующий, — завтра чуть свет выезжай.

Сергей Михайлович упомянул «чуть свет» по привычке жителя земли, лежащей к югу от тундры. У нас в это время уже круглый день жгли свет.

Выехали рано утром. В призрачном свете луны вершины сопок казались окрашенными в голубовато-зеленый цвет. Потому и назван этот мыс Зеленым.

Дул слабый ветерок. В воздухе кружились редкие снежинки. Собаки бежали дружно. Я радовался, хороша упряжка. Но Верный то и дело глотал снег, принюхивался к ветру, недовольно скулил. Характер его я знал: быть пурге.

Проскочить не удалось.

С хребтов в сторону моря пробежал вихрастый поземок. Тоскливо, на разные голоса завыла упряжка. Снега поднялись в воздух, и началась заваруха. А на пути — речушка с отвесными из замшелого гранита берегами и единственный спуск по прозвищу «гиблое место». Будь я один, я без раздумий бы ехал прямо, надеясь на русское авось, но рядом сидела пассажирка. И я повернул свою упряжку к устью реки.

Ветер крепчал. Нарты сами катились вперед, подталкивая собак. Малица покрылась ледяной коркой. Лицо горело. И, что хуже всего, в промокших насквозь пимах зябли ноги. Давно бы следовало остановиться, но спутница молчала, а я, признаться, ненавижу ночлеги в «куропаточьем чуме». Случилось однажды — замело и льдом сверху покрыло. Думал, не выберусь. И сейчас удивляюсь, как жив остался. Стволом карабина удалось дырку просверлить в насте… Куда лучше, пусть медленно, но двигаться…

Долго мы еще ехали. И вот Нина схватила рукой вожжу. Я обернулся.

— Нельзя дальше. Собак загубишь! В такую погоду не ездят, а пережидают, — крикнула она мне прямо в ухо.

«Навязал тебя черт на мою голову, — зло подумал я, — учить еще вздумала», — но упряжку остановил. Собаки сразу же сбились в клубок, дрожа и повизгивая, прижались к нам, прося защиты.

Мы опрокинули нарты набок. Вокруг сразу же намело сугроб.

— Нож у тебя есть? — спросила Нина. — Чемодан отвязать не могу. Переруби веревку.

Я вынул из ножей свой охотничий, с ручкой из бивня моржа, подарок старого Ванюты, ударил по веревке. Нож отскочил. Еще удар, еще. Веревка, наконец, лопнула.

— Устал? — спросила Нина. — Подкрепись. — И протянула мне фляжку. — Только глоток… Не больше. — Она включила карманный фонарик, осветила чемоданчик с провизией.

— Вы-то чем согреетесь?

— Шоколадом! Ужас, как люблю шоколад. Раньше все считала дни, когда учебу закончу, работать начну. Вот, думала, поем вдоволь, с начинкой и так. А на станции всего один сорт: ванильный. Но и он вкусный. Хочешь — отломлю?!

Поели. Девушка положила руку на мое плечо. Не прошло, наверно, и минуты, как она уже спала крепким сном. Даже фонарика не выключила. Беспомощной показалась мне она. И уже без злости подумал: каким ветром тебя занесло сюда? Кожины, они всю жизнь новые места обживают, Яша — моряк в прошлом. Как он попал к нам, непонятно, проштрафился, знать. Я заработка искал. Слыхал, тут песца великое множество. А ты-то зачем в тундру забралась, где и солнце-то показывается раз в год да и то по обещанию? Зверь и тот эти места стороной обегает.

— Стихло?

Только тут я заметил, что пурга давно кончилась и Нина уже проснулась.

— Тронемся? — теплая улыбка озарила ее лицо.

Мы отрыли парты, собак, поправили упряжь.

— Пошли, Верный!

Одна сторона горизонта темнее. Это море. Значит, речушка вправо от нас.

— Жми, Верный, жми! Мы с тобой почтальоны. В тундре нет почетней должности! А сегодня еще и доктора к охотникам привезем.

Пассажирка рассмеялась:

— Разве он понимает?

— Как не понимать. Он только говорить не умеет. — Вожак упряжки действительно знал, что разговаривают о нем: прислушивался к голосам, рычал на собак, натягивал постромку.

Из Варандэя я вез полные нарты почты. По тундре бушевала пурга, но Варандэя она не тронула: прошла узкой полосой в районе Зеленого мыса. Радушно встретил меня хозяин пыртэйского зимовья старик Ванюта. Избушка у него теплая, просторная. В печурке с легким шипением потрескивают сучья плавника. Топлива хватит: лес на морском берегу в четыре этажа лежит, из него можно города построить.

— Не ожидал тебя сегодня, — сказал старик. — Раздевайся скорее, грейся.

— Еще собак не распряг.

— Э, это уже мое дело. Ты гость, — проговорил он и вышел в сенцы.

Я остался один и принялся рассматривать жилье. Стол из досок. Керосиновая лампа. В углу на железном крюке висят песцовые тушки: оттаивают. Деревянные нары. На них оленьи шкуры, подушка с цветастой наволочкой, овчинное одеяло. Над нарами два ружья: двустволка и «малопулька». С десяток капканов под столом.

— Как промысел, Филиппович?

— Не обижаюсь. С моря песца принесло. Приманку добро берет. Погода вот только плоха.

— Доктор где? — спросил я о Нине, которую оставил тут и обещал забрать на обратном пути.

— В Море-ю отвез. Ждать велела.

— Когда обещала вернуться?

— Сегодня к вечеру.

— Сумеет?

— У Прокопия упряжка крепкая. Дорогу он знает. Хабеня [1] Хабеня — девушка, молодая женщина (ненец.) . у вас давно?

— С осени. Как станцию открыли.

— На начальника сердится. Витаминов, говорит, в пище мало. Прибавка, говорит, нужна. Чего прибавлять-то? Хлеб есть, сахар тоже, масло. Чего ж еще? Какие там витамины? Растолкуй!

Я и сам не знал толком, на что обижается доктор. Хуже жили, голодуха была, и то не жаловались, а тут… Нет, зря она на Кожина сердится, не за что.

Лицо старика, изрезанное глубокими морщинами, расплылось в улыбке, когда он выслушал мой невразумительный ответ. Он достал из ларца продукты.

— Чаи гонять будем, витамины прибавлять, — Ванюта прищурил и без того узкие глаза, хлопнул кулаком по животу. — Чем больше заниматься?

Долго я не спал в ту ночь. Под утро в сенцах залаяли собаки. Кто-то постучал в дверь. Ванюта поднялся с нар, зажег огонь.

— Ну и погодка, — говорила Нина через минуту, отряхивая снег с малицы. — Отдыхать тебе придется, Проня. Куда в такую замять поедешь.

— Капканы смотреть надо. Песец густо идет.

Девушка поправила волосы, за которые старик прозвал ее белянкой, присела к столу, облегченно вздохнула.

— Почты-то сколько, — сказала она мне. — Есть что-нибудь?

— Опечатана. Не смотрел.

— От мамы письма жду. Старенькая уже она у меня.