Илья Константиновский - Первый арест. Возвращение в Бухарест

«Счастливчик, — подумал первый. — Политика, наверно, давалась ему легко. Интересно спросить, помнит ли он Гривицу». Но он ничего не спросил и задумался. Парень в кепке тоже задумался. «Ах, черт возьми, — подумал он, — я ведь по-настоящему только эту улицу и знаю». Он начал присматриваться к окружающим домам и заборам, и улица казалась ему такой же родной и волновала его не меньше, чем в те времена, когда он был ребенком и впервые слушал здесь раздирающий уши свисток паровоза, восторженно смотрел, как из-за забора обдает и окутывает улицу ослепляющий пар. Он все отлично помнил — детство в старом кирпичном доме, игры на железнодорожной насыпи, мамалыгу с луком, лук с мамалыгой, футбол, скарлатину, «уйте попа ну е попа» [94] Игра. , помнил школу, она и сейчас на прежнем месте, у кладбища Сфынту Винерь; он закончил три класса примарэ, только три (надо работать, уже не маленький), он помнил всю школьную науку: азбуку, таблицу умножения, деление, «Трэяскэ режеле» [95] «Да здравствует король» — государственный гимн. , Романия Маре состоит из девяти провинций, Его Величество принадлежит к династии Гогенцоллернов-Сигмаринген — и новую науку, которой обучили его в первый же день на работе, всего лишь два слова: «Сэ трэиць! [96] Здравия желаю! — Как тебя зовут, пострел? — Финцеску Ион, сэ трэиць! — Ну-ка убирайся к черту! — Иду, сэ трэиць! — Все остальное было каждый раз новое: пружины, гайки, запах угля, запах олифы, холодный кабель, трепет прирученной молнии на контактах проводов. Но порядки всюду одинаковые, одинаковы холод, жар, пот, блестящие лица товарищей, одинаковы разговоры: — Что делать, братцы? — Терпеть! — Ждать! — Выпей рюмку! — Сходи к девочкам! — Жаловаться! Пока до бога доберешься, тебя съедят апостолы! — Объединяться! — Бастовать! — Поберегитесь! — Забыл Гривицу? — Нет, я не забыл. — И я не забыл. Гривицу все помнили.

«А вот я не помню, — подумал он. — В тридцать третьем мне было восемь лет. Я не помню того, что помнят другие: вой сирены в ночи, красные флаги, мокрый снег, мокрые каски солдат, свирепые лица и резиновые дубинки полицейских, стрекот пулеметов на заре. Всего этого я, конечно, не помню. Но я помню отца, он был высоким и, приходя домой, перетирал пальцы сальной тряпкой, мыл их в тазу с горячей водой, и все-таки у него оставались железные опилки под ногтями. Он ушел тогда в мастерские с вечера и не вернулся, никогда больше не вернулся. Это я помню. И еще то, как я его искал всюду, как шел с матерью по улице, вот по этой же улице, и спрашивал: «Где отец?» — «Тише, мой мальчик. Посмотри вон туда, видишь?» Ну конечно же, он не слепой, он увидел закрытый зеленый автомобиль с надписью «Хердан». Он знал, что в таких машинах перевозят хлеб — длинные тонкие булки, франзоли, сайки, халы, — там нет отца. И все-таки он был там, его тоже перевозили в таком автомобиле, всех убитых рабочих тайком отвозили в крематорий в таких автомобилях. «Смотри, мой мальчик, не забудь».

Он давно уже не мальчик, ему девятнадцать лет, он третий год участвует в движении, у него даже есть партийная кличка «товарищ Ваня», и он ничего не забыл. Он помнит отца, автомобиль «Хердан». …И с т о р и я в с е г о п р е д ш е с т в у ю щ е г о о б щ е с т в а е с т ь и с т о р и я б о р ь б ы к л а с с о в. Он помнит брошюру К. Маркса и Ф. Энгельса «Коммунистический манифест». Он помнит все книжки, которые прочитал. «Может быть, потому, что их было очень мало?» — подумал он и бросил быстрый взгляд на своего спутника, бывшего студента.

Они приближались к Гара де Норд. Вокзал был затемнен, что-то гремело и грохотало в темноте, где-то близко за забором тяжело пыхтел невидимый паровоз, и, когда из топки вырвался наружу и лизнул небо красный огонь, Ваня неожиданно спросил:

— Сколько вы прочли в жизни книг, товарищ Долфи?

— Не знаю, — рассеянно ответил Долфи. — Я ведь их не считал.

— Больше тысячи?

— Больше, — сказал Долфи без улыбки.

— Вы любите книги? Я читаю все, что мне попадается под руку. А вы?

Долфи промолчал. Всю дорогу он старался держать себя в руках и не думать о том, что так мучило его в последние дни. Он знал, что для этого нужно остерегаться воспоминаний, а вот теперь они нахлынули на него с неожиданной силой. «Как странно, — думал он, — что одно-единственное, случайно оброненное слово может вывести человека из равновесия. Этот милый парень нашел именно то слово, которое открывает секретный замок моей души. Он чем-то похож на меня, товарищ Ваня, он любит читать все подряд. Совсем как я. Впрочем, нет, совсем он на меня не похож, потому что дело здесь не в книгах. То, что я любил книги, еще не беда…»

«Когда началась эта любовь?» — спросил он себя и вспомнил унылую, запущенную библиотеку в городе, где он родился, сырой зал, сверху донизу заставленный книгами, и старика заведующего, почесывающего седую бороду над кадыком. Он вспомнил, что все книги были истрепанные, лохматые, пыльные, но он не мог от них оторваться и вскоре обнаружил, что ему нужны очки. Когда об этом узнал отец-бухгалтер, носивший очки в железной оправе, он ласково потрепал сына по щеке. Но младший брат, Симон, который был на голову выше старшего, срывал с него очки и кричал: «Эй, четырехглазый, бросай книгу, давай боксировать!» Младший брат учился боксу, ходить на руках, курить и совсем не читал книг. Старший возненавидел бокс, мускульную силу, папиросы и продолжал читать до нестерпимой боли в голове, до стука в висках. Когда отец слег и не смог больше работать, Долфи уже читал книги на двух языках и слышал по ночам, как старик жалуется: какой толк в его книжной премудрости, если он не может заработать и пяти лей, а вот Симон уже получает в мануфактурной лавке пятьсот; надо уговорить и Долфи определиться в лавку. Он не дал себя уговорить, уехал в Бухарест, зарабатывал частными уроками, жил впроголодь, но продолжал читать книги, теперь уже на трех языках. Книги были для него работой, и книги были отдыхом. Книги заменяли ему хождение в кино и прогулки с девушками.

«Сколько вы прочли в жизни книг, товарищ Долфи? Больше тысячи?» Милый и наивный Ваня. Если бы он знал, сколько на свете написано книг. Сколько имен, сколько различных систем. Будда, Конфуций, Платон, Лукреций, Бэкон, Спиноза, Гегель, Ницше, Шопенгауэр, Маркс, Фрейд. Все они отвечают на вопросы, которые мы задаем. Но ответы разные. Как решить, какой из них правильный?

«Я никогда этого не мог решить, — подумал он с горечью. — Сколько лет я искал все новые и новые ответы? Кажется, десять. Не меньше десяти, пока не оказалось, что есть только один ответ на каждый вопрос, можно усвоить истину не за десять лет, а за десять часов. Дело вовсе не в книгах, и все не так просто…»

— Где находится штаб «Патриотической защиты»? — спросил Ваня, когда они подошли к перекрестку.