Илья Константиновский - Первый арест. Возвращение в Бухарест

— Ладно, поехали, — сказал Кротов.

Машина сразу тронулась с места и с потушенными фарами медленно двинулась вдоль тесного строя деревьев. Вскоре водитель прибавил газ, но света больше не зажигал. Когда глаза стали привыкать к темноте, дорога сузилась и над нами повисло что-то темное, рваное, как космы сказочных лесных чудовищ. Небо с тусклыми звездами, мерцающими среди жидких облаков, исчезло, и нас окружала теперь плотная, как бы подземная тьма. Она укрывала нас, но она же могла нас подвести: за каждым еле различимым пнем мог притаиться враг. Я не знаю, что думали другие, когда мы так двигались по лесу и слушали, не раздастся ли выстрел из чащи, но я старался ни о чем не думать, и это мне не удавалось, мысли мои перескакивали с предмета на предмет, и я сидел затаив дыхание и готов был молиться богу, в которого никогда не верил: «Помоги нам! С нами ничего не должно случиться этой ночью! Мы должны попасть в Бухарест!»

Так мы двигались с потушенными фарами довольно долго, и вокруг нас был громадный лес, была черная, угольная ночь и были таинственные, тревожные звуки шагающей где-то в кустах опасности. Два раза начиналась стрельба все еще далеко от дороги — резкий сверлящий стрекот автоматов, а когда мы наконец выбрались из леса, в радостном свете вновь вспыхнувших фар заметалась вдруг темная, похожая на огромную летучую мышь тень человека.

Раздался крик, скрип тормозов, и машина остановилась. Кротов вскочил, хватаясь за автомат, но человек на дороге уже стоял смирно, высоко подняв руки, и что-то кричал майору, который первым очутился на шоссе. Услыхав румынские слова, я встал и, волоча одеревеневшую от долгого сидения ногу, выбрался из кузова.

Человек, из-за которого мы остановили машину, все еще стоял с поднятыми руками, залитый белым светом фар. Он был высокий, худой, черноволосый, с небритым, запыленным лицом. На нем были штаны военного образца, обтрепанная куртка и ярко-желтые бутсы.

— Я румын, товарищи! Я румын! — обрадованно закричал он, как только я задал ему вопрос по-румынски. — Я бежал от немцев, товарищи! Румыны — русские — товарищи!

— Одну минутку… — сказал я, но он не слушал.

— Нет больше Антонеску, товарищи! Король Михай прогнал Антонеску, товарищи! Да здравствует король, товарищи!

— Что он говорит? — спросил Кротов.

Я перевел.

— А-а… — равнодушно протянул Кротов. — Нам это не поручено. Объясни ему, что он свободен. Пусть идет на все четыре стороны и не кидается больше под машины. Поехали!

Поняв, что мы собираемся в дорогу, румын закричал с отчаянием:

— Возьмите меня с собой, товарищи!

— Этого мы не можем сделать, — сказал я ему.

— Но меня могут здесь убить, товарищи! В лесу есть немцы, товарищи!

Он, должно быть, решил, что только меня нужно уговорить, и продолжал ораторствовать:

— Румыния вышла из войны, товарищи! Союз с Гитлером порван, товарищи! Король Михай теперь против Гитлера!

— Слушайте, — сказал я, чувствуя, что начинаю сердиться. — Нам, конечно, очень приятно, что после трех лет войны, когда Красная Армия вступила в Румынию, король Михай порвал наконец с Гитлером. Но все это не имеет никакого отношения к нашей машине. Мы торопимся и взять вас не можем.

Он слушал и весь дрожал. Когда я кончил, он вдруг наклонился ко мне и сказал, переходя на шепот:

— Вы же сами румын, товарищ! Как вы можете бросить меня на произвол судьбы?

Я усмехнулся:

— Вы ошибаетесь, я не румын. Я только говорю по-румынски.

— А почему у вас бухарестский акцент?

Такого вопроса я не ожидал и растерялся. Да, пожалуй, я растерялся, иначе зачем мне было объяснять ему то, чего даже едущие в нашей машине корреспонденты не знали?

— Я не румын, — сказал я ему, — но я жил в Бухаресте. Я из Вилкова и учился в Бухаресте.

— Вылкован! — крикнул уже из машины Кротов. — Вылкован, едем!

Я повернулся, но румын вдруг вцепился мне в руку!

— Вас зовут Вылкован? Я вас знаю!

Черт возьми, это было уж слишком! Я выдернул руку и молча пошел к машине. Но он побежал за мной с мучительным криком:

— Я вас знаю, товарищ! Вы были студентом юридического факультета, товарищ. Вы были товарищем Дима Кожушняну, Бранковича, Виктора, Анки Бабеш…

Я остановился, пораженный. Если бы он не упомянул имени Анки, я бы, конечно, не остановился. Но он произнес ее имя, и я уже не мог не остановиться.

— Откуда вы их знаете?

— Я знаю всех товарищей. Не бросайте меня…

Оставив его на дороге, я подошел к машине.

— Послушай, Игорь, могу я взять этого человека с нами? Хочу его допросить…

— Ну, мы ждать не станем, — сказал майор. Он рассеянно слушал наш разговор. — Не забывайте, что мы едем в Бухарест.

— Вы едете в Бухарест в нашей машине, товарищ майор. Не забывайте, что вы едете в машине политуправления.

Я злился оттого, что майор считал, будто он один хочет поскорей попасть в Бухарест. Если бы он знал… Но он ничего не знал, и я изменил тон:

— Мы не задержимся, товарищ майор. Довезем его до какого-нибудь города и отпустим. Или сдадим в комендатуру. Только до первого города.

— Хорошо, — сказал Игорь, который уже успел расстегнуть планшетку и посмотреть на карту. — Вот тут полдороге будет уездный центр. — Он склонился над картой. — Сделаем там остановку. Нам все равно нужна передышка.

— Нам не нужна передышка, — сказал майор. — Нам нужно поспеть к утру в Бухарест.

«Вот какой он, этот майор», — подумал я. Все-таки он мне нравился.

Я посадил румына рядом с собой на железном сиденье «доджа», и никто из корреспондентов не обратил на него внимания — их интересовал Бухарест. Я был рад этому обстоятельству: по крайней мере, нам не помешают разговаривать.

Мы снова двинулись в путь, и машина опять затряслась и запрыгала. Покрышки скрипели, шипели, завывали, бочки с бензином гремели, срывались с места, грохотали, и только холодные лучи фар бесшумно неслись по шоссе, упираясь на мгновение в деревья, кустарники, телеграфные столбы, теряясь на поворотах в темноте придорожной степи. Дорога все еще была пустынной, в облачном небе кое-где мерцали одинокие тусклые звезды, и майор снова напевал свою залихватскую, блатную и чем-то безнадежно грустную песенку. Для него и для остальных корреспондентов, сидевших в машине, ничего не изменилось, но для меня все теперь было по-другому. С тех пор как наши войска вступили в Румынию, я держал себя в руках и старался не думать о том, как сильно меня тянет в Бухарест, и вот теперь, по пути туда, случай послал мне навстречу человека, который каким-то образом связан с товарищами моей юности.

Вот она, подумал я, первая встреча с прошлым, которую я ждал с таким нетерпением. Я представлял себе ее иначе, а все-таки волнуюсь уже сейчас. Почему? Из-за Анки? Неужели я способен чувствовать то, что чувствовал тогда? А что такое прошлое? То, что ушло и не вернется? Жизнь проходит во времени — в прошедшем и будущем. Но если время безвозвратно ушло, если все уходит, почему у меня захватило дух, когда этот незнакомый человек произнес имя Анки?