Тугельбай Сыдыкбеков - Среди гор

— Кто оппортунист и кто честный партиец — это разберет партия! А сейчас не прикидывайтесь наивным и отвечайте толком на заданные вопросы.

— Не буду отвечать! — взревел Калпакбаев. — Я не подсудимый!

Сапарбай насмешливо усмехнулся и попросил членов бюро:

— Если можно, разрешите мне сказать пару слов.

— Разрешаем!

— Пусть говорит!

— Выступающие товарищи правильно указали на наши недостатки. За свои ошибки мы должны ответить. Но я прошу членов бюро обратить внимание еще на одно обстоятельство. Опять же придется говорить о делах и поведении Калпакбаева. Молчать о таких вещах нельзя. Как говорится, «если муллу унесла вода, то в арыке заранее ставь запруду». Указания ответственного уполномоченного Калпакбаева сбили нас с толку, смысл их не укладывается в нашей голове. Мы рассуждаем так, что коллективизация аила — это большая кочевка на новое место жизни, пути к которому не знали ни наши отцы и предки, ни мы сами. И ведь не каждый способен разведать такие пути и возглавить кочевку. Еще исстари на такое дело назначались самые опытные, умные и смелые люди. Старики никогда не поручали разведывание путей тем мужчинам, которые дрались у очага с женщинами за обрывок требухи. Мы думаем, что и Калпакбаев недалеко ушел от этих мужчин. Если о нем не знали члены бюро, то председатель волисполкома товарищ Термечиков должен был знать, кому он поручает такое ответственное дело. Мы очень удивлены, что провести коллективизацию в нашем аиле поручили такому сумасбродному человеку и вдобавок еще крикливому болтуну…

— Не оскорбляй, мальчишка!

Каниметов усмехнулся, а Медетбеков искоса глянул на багрово-красного от бессильной злобы, с очумело вытаращенными глазами Калпакбаева и подумал про себя: «Э-эх, дурак, сидел бы уж! А то этот смелый джигит расковыряет еще больше твою гнилую болячку!»

— Если в нашей волости и есть апартунус, то это не кто иной, как сам Калпакбаев!

— Клевета! Молчать! — заорал Калпакбаев. — Я не потерплю такой лжи!

— Садитесь! — грозно осадил его Каниметов.

Сапарбай, не обращая внимания на злобные выкрики Калпакбаева, спокойно продолжал:

— Сказать по правде, я до сих пор не знаю, что такое апартунус. Но мне кажется, что это еще не такое страшное преступление по сравнению с безрассудными распоряжениями Калпакбаева. Если он старался покончить за один месяц с организацией артели, чтобы уже к весенней пахоте привести аил к полному сатсиалу, то это еще полбеды… А не кажется ли вам, что он делал все это лишь затем, чтобы имя его «осталось на золотых страницах истории» и чтобы, прославившись, занять самому большой пост в центре? И верней всего, что это так! Ведь плуги давно уже бороздят поля, а калпакбаевского сатсиала и близко не видать. Наоборот, аил понес большие потери скота. И народ теперь уже думает по-другому. Сознательные, честные люди, которые еще совсем недавно с доверием и надеждой скакали навстречу прибывшему работнику из волости, теперь смотрят косо, не доверяют.

— Во-во! Ты повторяешь доводы наших врагов, мальчишка!

— Да, аксакалы. Я сын бедняка, родился среди гор, вырос и живу среди гор. Мне не пришлось, как Калпакбаеву, бывать на юге и на севере. Я не видел всего того, что видел Калпакбаев. Сказывают, что есть железные дороги, по которым бегают чугунные быки, и в небе, как птицы, летают аэропланы. А в больших городах даже по вечерам бывает так светло от электричества, что люди сидят на скамейках и читают книги. В театрах они смотрят представления и живые тени на белых полотнах. Все это еще не дошло до нас. Мы от чистой души верим всему, что пишется в газетах, всему, что говорят нам приезжающие уполномоченные, мы со всем согласны…

— Не ври, мальчишка, не прикидывайся овечкой! — хрипло оборвал его Калпакбаев, с ненавистью глядя исподлобья. — Нигде в Советской стране нет такого бунтарского аила, как твой аил. Все вы склочники, клеветники, междоусобники в родах! А ты в первую голову!

Сапарбай не удостоил его ответом и продолжал говорить:

— Когда из центра приехал товарищ Саламатов и провел собрание, то все в аиле — и мужчины и женщины — настроились вступать в артель. А сейчас? Сейчас в аиле еще издали увидят кого в фуражке и уже подозрительно косятся. «Все вы хороши: и коммунисты и комсомольцы! Все вы, оказывается, можете ошибаться и врать! — говорят теперь простые люди. — Лучше уж надеяться на самого бога, так оно надежнее, чем верить вашей болтовне!» Раньше простые дехкане верили каждому слову активистов, а теперь и слушать не хотят, все снова потянулись к шариату муллы. И не только бывший бай Киизбай, о котором, конечно, и говорить не приходится, но даже такой бедняк, как Иманбай, у которого шесть полураздетых дочерей и всего одна-единственная лошадь Айсарала, и даже тот только еще проснется утром, а уже смотрит на вершины гор, будто дорогу высматривает там. «О дорогой Сапаш! — говорит он мне недавно. — Если знаешь, то не скрывай: скажи правду, какой сатсиал у нас будет? Если советский, то ладно, буду ждать, посмотрю еще. А если калпакбаевский сатсиал, то так и скажи! Тогда я, пока не попал в проценты, подкую Айсаралу и махну за перевал!» — «Да что вы, Имаке, не надо торопиться, поживем — увидим!» — старался убедить я его. А он мне в ответ: «Как же не торопиться? Вот ты уже апартунус, а завтра еще, бог его знает, кем станешь. А я не хочу, чтобы со мною тоже было такое». И не только Иманбай, но большинство бедняков и середняков аила, распродав и порезав скот, теперь только и делают, что посматривают в сторону перевала: как бы не упустить момент, когда надо будет удирать. Чтобы восполнить потери скота в аиле, потребуется по крайней мере три весны, а вот завоевать вновь потерянное доверие в народе будет еще труднее. Потребуется большая, терпеливая агитационная и разъяснительная работа. Словом, Калпакбаев вставил палку в наши колеса, и теперь мы топчемся на месте. Как вы это расцените — дело ваше. Но я прошу членов бюро: больше Калпакбаева не присылайте в наш аил!

После Сапарбая выступали члены бюро.

Лучи солнца падали уже косыми струями в высокие окна волкома, слепили сидевшим в комнате глаза. Исак немного отодвинулся в сторону и, подперев подбородок, глянул через окно на улицу. Напротив, через улицу, в настежь распахнутых дверях столовой, как муравьи, сновали взад-вперед люди. Здесь же, около столовой, толпились, не слезая с лошадей, горцы в тебетеях. Они словно родились в седлах — сидя верхом, пили пиво, о чем-то громко и оживленно разговаривая между собой. Горцы держали пивные кружки как-то неумело, на весу, будто охотничьих беркутов. Вот один из них лениво передвинулся на другой бок лошади, другой распустил кушак. Один из горцев стоял на земле, он подавал пиво верховым и принимал пустые кружки. Кто-то в непомерно большом тебетее закивал головой и закатился смехом. Издали Исаку казалось, что он не смеется, а плачет. «Найти бы какое-нибудь другое подходящее место, — подумал Исак, — и перенести пивную подальше с глаз!»