Николай Фомичев - Неожиданные люди

— Не узнаешь? — неожиданно спросил пацан, щурясь в улыбке.

«В самом деле, есть в нем что-то знакомое», — вглядываясь в пацана и напрягая память, подумал Ваганов.

— Эх, ты! — сказал пацан, движением локтей поддернув на себе штаны, залатанные на коленях.

И по этому движению Ваганов понял, что пацан — он сам, каким он был в деревне. (Эта привычка — еле уловимое движение локтями, словно бы поддергивающее штаны, — у него осталась на всю жизнь и особенно бросалась в глаза, когда он выступал с трибуны, но сам он этого не замечал…)

— Вон как, самого себя не узнал, — кажется, вслух пробормотал Ваганов, а Ваганов-ранний (которого все называли Андрюхой) удовлетворенно улыбнулся и сказал, кивнув головою в сторону двора:

— Айда?..

И Ваганов, в одно и то же время ощущая себя лежащим в постели и поднявшимся с нее (невесомо поднявшимся), последовал за Андрюхой (но последовал словно бы чувствами одними, сам оставаясь в неподвижности). Он увидел двор, каким он навсегда остался в памяти: посредине — могучий, старый клен с корой, подобной шкуре крокодила; его шелковистые, словно аккуратно обкусанные листья лаково блестели на солнце зеленью, слепящей глаза; вокруг — иссохший и щелястый, местами завалившийся плетень; навес-поленница в густой тени… пепельно-серые от времени ворота в хлев… раскрытый курятник, против которого, зарывшись в горячую землю, греется с десяток кур-пеструшек… и сама изба с крутой, двухскатной крышей из плотного гонта и резными, затейливой работы отца, наличниками, выкрашенными охрой, — и все это пронизано смешанным запахом кизячного дыма, навоза и огородной зелени, произрастающей за домом…

— Ты, чай, лет десять тут не бывал? — озирая двор, спросил Андрюха.

«Пятнадцать. Как маму похоронил, с тех пор больше не был», — мысленно ответил Ваганов.

— Все некогда, поди? — слегка насмешливо спросил Андрюха.

«Представь себе, некогда», — поспешно ухватился Ваганов.

— А к Черному морю слетать время находишь?

«Да я там не столько отдыхаю, сколько лечусь…»

— А может, здесь бы ты скорее вылечился?

«Возможно… Но ведь здесь никого не осталось…»

— Смешной ты какой! А дом?..

«Дом?.. В самом деле… С ним столько связано…»

— А помнишь, как ты с батяней боролся?..

Можно ли это забыть — железную хватку отца (ласково-железную), возню и перекатывание по полу (чисто выскобленному, пахнущему влагой) двух сплетенных тел, большого, увитого мышцами — отца и своего, жидковатого, но жилистого (тренированного на работе в поле и огороде)… и отцовский смех, озорной и радостный, — редкость для такого человека (преображение отца из угрюмого молчуна, за всю жизнь, кажется, слова ласкового не сказавшего детям, — у Ваганова была еще сестра в Ленинграде, — в веселого озорника происходило в считанные дни каких-нибудь хозяйственных удач, когда отец являлся «под хмельком»)?..

Андрюха вдруг кинулся в сторону, взлез на курятник, оттуда — на хлев и, подтянувшись на руках, вскарабкался на крышу избы. (Ваганов же, непостижимым способом, следовал за ним.)

— Глянь вниз, — сказал Андрюха. — Омет видишь?

Омет был далеко внизу и казался охапкой соломы среди огородной зелени.

— Вы отсюда с Минькой и Гринькой сигали, помнишь? Небось теперича — слабо?..

Ваганов на мгновение вообразил себя летящим вниз и, внезапно ощутив свинцовую тяжесть своего мгновением раньше невесомого тела, отодвинулся от края крыши.

«Нет, тяжеловат я стал… Прыгнешь — и костей не соберешь…»

— Эх, ты! — сказал Андрюха и бросил свое легкое загорелое тело в желтеющий внизу овин.

Он летел «солдатиком» и, ткнувшись босыми ногами в солому, завалился на бок, перекувыркнулся и, счастливо хохоча, запрокинул голову вверх, глядя на Ваганова…

— Ты с Минькой и Гринькой пошто перестал дружить? — спросил неожиданно Андрюха.

Они уже перенеслись на улицу и шли теперь между безлюдными дворами, залитыми полдневым солнцем, кажется, к реке…

— А ведь вы клятву давали до смерти дружить…

«Видишь ли… у нас были общие интересы… В одной деревне жили, вместе ходили в районную десятилетку — пять километров туда, пять обратно…»

— А теперь интересы разные, хочешь сказать?

«Разумеется… Минька — военный летчик. Гринька — ученый… И живем мы в разных концах страны. Но главное, конечно, интересы — они у нас различные…»

— Выходит, интересы у тебя нечеловеческие? — насмешливо допытывался Андрюха.

«Что ерунду ты городишь?!» — вспылил Ваганов.

— И вовсе не ерунду… Главные интересы между людьми — человеческие. Скажешь — нет?..

«Возможно, ты прав, — неожиданно для самого себя согласился Ваганов. — Только ведь и Гринька с Минькой не делали попыток… возобновить дружбу…»

— Ты лучше о себе скажи…

«Я — тоже не делал», — ответил Ваганов с внезапным ощущением неловкости от своего признания.

— А из новых-то твоих друзей есть хоть надежные и откровенные, как Минька и Гринька?

«Где уж там… Мои друзья по преимуществу — служебные… Потеряй я свою должность — от них не останется и воспоминаний…»

— Чудак же ты! Да как же это можно без друзей?!

«Видишь ли… чтобы друга найти, время надобно, а у меня его нет…»

— Кончай ссылаться на время! Да у тебя, если хочешь знать, под самым боком твой возможный друг растет, его ты видишь каждый день!

«Олега ты имеешь в виду?.. К сожалению, он не растет мне другом. Между нами какая-то незримая стена…»

— Стена?..

«Да… Стена непонимания, неоткровенности… даже недоверия… и разных интересов…»

— Опять ты со своими «интересами»! Как будто ничего главнее нет!

«Представь себе, для меня — нет… Я живу интересами стройки».

— А Олег? Какие у него интересы?..

«У него?.. Не знаю… То есть он увлекается литературой, музыкой, а историю предпочитает всем другим наукам… Но чем он живет, я, ей-богу, не знаю!»

— Вот ты даешь! Не знаешь собственного сына!

«Я же сказал: между нами стена…»

— А ты хоть пытался развалить эту стенку?

«Честно говоря, не знаю даже, как к этому и подступиться…»

— Эх, ты! — в который раз сказал Андрюха (у него была такая поговорка).

— А помнишь, как ты мороженое любил? — погодя заговорил Андрюха светлым, вспоминающим голосом. — Его продавали в райцентре на базаре. Оно с круглыми вафлями было — помнишь? — и хорошо лизалось языком… Ты мечтал тогда: «Стану инженером, каждый день к обеду буду покупать мороженое и ложками есть, до отвала…» А сейчас чего ты любишь? Только о работе не надо говорить: я знаю, больше всего ты любишь свою стройку…

«Если говорить не о работе, то… Как тебе сказать… Ведь любить — это значит что-то желать. А у меня есть все, и я отвык желать…»

— Бедный ты, бедный!.. Так-таки и ничего ты не любишь?