Николай Фомичев - Неожиданные люди

Из старых привязанностей Вадим Петрович порвал по существу с одним только Лупатым, раз и навсегда, да и то не по своей воле…

…В тот день Вадим Петрович работал в своем кабинете, как вдруг отлично пригнанная дверь с каким-то резким всхлипом распахнулась, и через порог ввалилась грузная фигура Лупатого.

«Вадик, здорово!» — прохрипел он пропитым голосом и радостно устремился навстречу, колыхая своим бочкообразным животом, обтянутым грязновато-белой безрукавкой. «Садись», — пожав его жирную, влажноватую длань, сказал удивленный Вадим Петрович (Лупатый не имел привычки сам беспокоить его), кивая на ближайшее кресло. Лупа плюхнулся на сиденье и, отдуваясь, утирая мятым платком мясистую, свекольно-лиловую от неумеренной страсти к выпивке физиономию, сказал: «Ну и жарища, мать ее так!» — «Так как жизнь?» — тихим, нейтральным тоном спросил Вадим Петрович, продолжая делать карандашные пометки в пояснительной записке к проекту и давая тем самым понять, что рассусоливать у него времени нет. «Хреново, — тяжко выдохнул Лупатый и беспокойно заворочался в кресле. — Под следствие я угодил». «Доворовался», — подумал Вадим Петрович и посмотрел на Лупу с выражением внимания: мол, слушаю, слушаю… «Дело вообще-то ломаного гроша не стоит: продажа мебели частным лицам, прямо с базы. Сам понимаешь, оформляли-то мы через магазин, документы в порядке. Да подонок один, которому я устроил арабский гарнитур, меня же и продал. Ведь знал же, сука, что и его, как взяткодателя, к делу притянут, а все же написал в ОБХСС! И как только мразь такую земля на себе носит! — с ненавистью выдавил из себя Лупа, и его крупнопористое лицо с мясистым носом и большими блеклыми глазами навыкате изобразило искреннее негодование. — Выручай, Вадик!» — добавил он с тяжелым вздохом. Он выжидающе посмотрел на Вадима Петровича, комкая в руках платок, но тот, смиренно сложив на бумагах свои загорелые волосатые руки, молча, мимикой одной, выразил полнейшее неведенье свое, чем он может быть полезен Лупе. «Следователь мне сказал, — начал объяснять ему Лупа, — пусть, мол, Митрофанов, директор нашего Облторга, черканет пару слов, что разрешил… ну, там в порядке исключения… продажу гарнитура с базы, с последующим оформлением через магазин, и дело мы закроем, потому что, он сказал, факт взятки, за неимением свидетелей, не докажешь… Вадик, попроси вашего Триандафилова, пусть сделает звонок Митрофанову, ведь они кореша…» Вадим Петрович безнадежно покачал головой. «Что, скажешь, ты не знаком с Триандафиловым?» — подозрительно сощурился Лупатый. «Да так… по службе только», — сказал Вадим Петрович. «Так что, у тебя язык отсохнет, если ты замолвишь за меня словечко?.. Но за решетку же мне садиться из-за такой ерунды. Ведь у меня, сам знаешь, мал мала меньше, трое шпанят растут. Вадик, будь человеком, сделай, что прошу. Я-то тебе делал…» — «Это дохлый номер, Лупа, — сказал Вадим Петрович, показывая мимикой, как сильно он сочувствует Лупатому, и в то же время думая, что, если сразу не отказать, потом не избавишься от его домогательств. — Триандафилов — службист. Он знает: за такую просьбу его и с места могут попросить… тем более, что Митрофанов — законник». — «Знаем мы этих законников, — махнул рукой Лупатый. — Короче, — прервал он себя, впиваясь взглядом в спокойные, полуприкрытые веками глаза Вадима Петровича, — сделаешь, нет?!» — «Я тебе совет один дам, — сказал Вадим Петрович, выразительно глядя на Лупу. — Покайся — и ничего тебе не будет». — «Ну и гад же ты, Вадик!» — хрипло прошипел Лупатый, медленно поднимаясь с кресла и угрожающе нависая всей тушей над столом Вадима Петровича. — Вон когда я раскусил тебя, суку! Тьфу!» — Он плюнул себе под ноги и крупным, стремительным шагом ринулся к дверям, как человек, спасающийся от погони.

Гневное удушье вдруг перехватило горло Вадиму Петровичу, и, надавив на кнопку звонка, он сказал выглянувшей из-за двери седовласой секретарше: «Зоя Ивановна, пожалуйста, посторонних, без предварительного доклада, ко мне не пускайте». — «Хорошо, Вадим Петрович, я поняла», — озабоченно кивнула Зоя Ивановна и медленно прикрыла дверь.

…В целом же Вадим Петрович был доволен тем, как складывалась его жизнь, и особенно был счастлив как семьянин. Он не питал каких-либо сердечных чувств к своей жене, но был ей благодарен за комфорт, который она создавала ему, и за сынишку Юрку, точную копию его самого, Вадима Петровича. Он удивлялся тому, насколько быстро подчинил себе Светлану, как будто эта женщина, исчерпав душевные силы в борьбе за свою любовь против него же, Вадима Петровича, настолько ослабела характером, что, победив, тотчас же сдалась на милость побежденного и с той поры ему покорна во всем. В первые месяцы супружества она еще пыталась отстаивать какие-то свои капризы, желания и вкусы, но Вадим Петрович, как бы компенсируя свою уступчивость чужому мнению на службе, дома не терпел малейших возражений и каждому своеволию жены отвечал таким тяжелым, близким к ненависти взглядом, что она пугалась и тут же уступала, и так, несколько раз уступив, теперь уже и голоса не поднимала против, а делала все так, как этого желал Вадим Петрович. Порой ему казалось, что она догадывается о его изменах, но она даже намека никогда не сделала на этот счет, а в минуты откровенности признавалась, что счастлива с ним и никого другого рядом бы не потерпела, да он и сам это чувствовал: Светлана любит его. Хотя он был почти уверен, что в тайниках ее души гнездится страх к нему, к его власти над ней, однако он считал свою семейную авторитарность простительной и даже полезной, тем более в отношении Светланы, виновницы жертвы, которую он принес, женившись на ней без желания; да и к тому же, полагал Вадим Петрович, почему бы ей не заплатить некоторую дань повиновения за обеспеченную жизнь, которой она обязана ему всецело. В общем же, оценивая свой брак, Вадим Петрович находил его вполне удачным; а знакомые со стороны, как Курбатовы, Ненашевы, Солодов… даже Жорка Селиванов, говорили, наблюдая Выдриных, что оба они, простосердечная, весело-хлопотливая Светлана и медлительный, немногословный, немного замкнутый Вадим Петрович, прекрасно дополняют друг друга, и называли этот брак счастливым, в чем видели особую заслугу Светланы, успевавшей управляться с таким огромным квартирным хозяйством (помимо каждодневной службы в техотделе треста и отводов-приводов в детсад и обратно Юрки) да еще и за собой следить. Но конечно же основой семейного счастья Вадима Петровича был маленький, теперь уже четырехлетний, Юрка. Отец питал простительную слабость к сыну и, понимая, что поступает неразумно, потакал ему во всем, задаривал игрушками и играми, а в размолвках Юрки с мамой почти всегда поддерживал сына. Стоило однажды Юрке заявить: «Папа, я хочу собачку», и Вадим Петрович, никогда не любивший собак, поручил снабженцу Каштанову раздобыть породистого щенка, — так благодаря капризу сынишки появился в доме Выдриных редкостной породы щенок — карликовый пинчер, к которому Вадим Петрович вскоре неожиданно для самого себя так привязался, что не мог спокойно заснуть, если не ощущал ногами теплый, дышащий комочек…