Николай Фомичев - Неожиданные люди

…С тех пор они стали любовниками. Встречались они в обеденный перерыв в старом, дачного вида домишке, принадлежавшем знакомой Ларисы по совместной работе в аптеке (обе были фармацевтами). Ничего предосудительного в той связи Вадим не находил, полагая, что плохо только то, что может вызвать огорчение или обиды близких людей, но отношения его с Ларисой не могли доставить огорчений никому по той причине, что о них никто не знал и, кажется, даже не догадывался; к тому же оба они с Ларисой были супругами нелюбящими, и это, по мнению Вадима, оправдывало их обоих в собственных глазах. Свидания с Ларисой доставляли Вадику немало радостей и вскоре сделались ему необходимы так же, как был необходим, хотя бы раз в неделю, выезд за город, на лоно природы.

Новое положение изменило жизнь Вадима Петровича Выдрина на более размеренную и приятную. Жил он теперь в трехкомнатной квартире, принадлежавшей прежде Скибе, которую новый владелец не торопясь, в течение года, обставил так, что она, как две капли воды, напоминала мечту его недавней юности — роскошные апартаменты Медведя. Кстати сказать, никаких чрезвычайных усилий для оснащения своей квартиры Вадиму Петровичу и затрачивать не пришлось: все, что было для этого нужно — мебельные гарнитуры импортного производства (в каждую комнату — свой), восточные ковры, хрустальные светильники и люстры, столовый сервиз саксонского фарфора на двенадцать персон, подписные книжные издания и другие мелочи для дома, — приобретались как бы само собой, для этого и Лупатый оказался не нужным: нужно было только высказать желание на этот счет всегда крутившемуся под рукой снабженцу филиала Каштанову (что Вадим Петрович и делал в очень деликатной форме и как бы между прочим). Этого Каштанова он взял (взамен ушедшего на пенсию начальника снабжения) по звонку зама председателя горисполкома Триандафилова, и не пожалел о том: только что отслуживший в армии старшиной, Каштанов оказался парень хоть куда: птичьего молока мог раздобыть и — хваткий, энергичный, все делавший с приветливо-застенчивой улыбкой, главное же — скромница и не болтун. Правда, поначалу он допустил одну бестактность в отношении Вадима Петровича: прослышав, что главный — любитель пива, приволок ему домой ящик свежего чешского пива, а деньги принять отказался, ссылаясь на то, что этот продукт на базе списан как естественная убыль при разгрузке, на что Вадим Петрович ему ответил таким суровым взглядом, что Каштанов покраснел, как красна девица, и деньги взял, все до копейки, но эту единственную промашку молодого парня главный архитектор простил ему и позабыл ее.

Жизнь на более широкую ногу потребовала и больших расходов, но, как убедился Вадим Петрович, деньги идут к деньгам: кроме разного рода премиальных доплат, солидность коих ощутимо возросла с увеличением его оклада, он получал полставки преподавателя архитектуры в вечернем вузе и кое-какие суммы за участие в экспертно-строительной комиссии, так что особенной нужды в деньгах он не испытывал, а даже иногда ссужал ими в долг Жорку Селиванова. По просьбе Вадима Петровича перед его вселением в квартире был произведен ремонт: побелка, покраска и наклейка новых, финских, обоев с весьма занятным рисунком: вьющиеся виноградные лозы по серой каменной кладке; перегородку, отделявшую ванну от уборной, снесли для создания простора в туалетной; сантехнический фаянс сняли и поставили другой — югославский, нежно-голубого цвета (и такого же цвета добавили раковину для мытья ног); облицовку, прежде из белой плитки, заменили, в тон фаянсу, на серо-голубую, а под зеркалом из цельного стекла и во всю ширину стены поставили туалетную полку из полированного розового мрамора. Жорка Селиванов, когда его Вадим Петрович пригласил по окончании ремонта на квартирные смотрины, едва только открыл дверь туалетной, изумительно свистнул и сказал: «Нет, я бы оправляться в этом месте не посмел: это же дворец!» — чем польстил Вадиму Петровичу чрезвычайно. Его родители, специально приезжавшие взглянуть на новое жительство сына, потрясенные видом и убранством квартиры, стали гадать, в какую же копеечку все это встало сыну, но Вадим Петрович честно признался, что расходы по ремонту взял на себя «Отделстрой», поскольку дом был на балансе у строительного треста…

Из-за недостатка времени Вадим Петрович пешком теперь не ходил: его возил на «Волге» внимательный, молчаливый парнишка Саша. И его рабочий кабинет, вместительный и светлый, где на сверкавшей полировкой тумбе, около обширного стола, красовалось пять цветных телефонов, а по случаю наездов гостей имелся бар-холодильник с напитками, не шел ни в какое сравнение с темным, прокуренным кабинетом Вадика Выдрина в бытность его главным инженером СУ. Да и знаки внимания, которые дарили главному архитектору окружающие, были способны пробудить честолюбие самого сдержанного человека. Но Вадим Петрович, хотя достигнутое им в такой короткий срок и поднимало его в собственных глазах, ничуть от этого не возгордился и внешне оставался тем же скромным и простым в общении товарищем, каким был раньше и всегда. Когда ему случалось, например, на виду у подчиненных выйти из кабины новенькой директорской «Волги», то взгляд его тотчас смущенно падал долу, и в такие минуты он почему-то стыдился своего автомобиля и самого себя, оказавшегося в центре внимания. И манера здороваться осталась у него привычной: тихим, монотонным голосом, с беглым пожатием протянутых рук, иногда — с присовокуплением двух-трех шутливых реплик. Проходя по коридорам в кабинет, он держался, тоже по привычке, ближе к стенке, словно из боязни помешать встречному движению, и настолько был малозаметен своей чиновничье-скромной внешностью и несмелой, скованной поступью постороннего человека, что молодые сотрудники филиала, сновавшие из отдела в отдел, порой не узнавали главного и проносились мимо, не здороваясь.

Вообще надо сказать, что ни один даже самый придирчивый взгляд не заметил бы за Вадимом Петровичем стремления как-то выделить свою персону или подчеркнуть свое превосходство, даже напротив, во всем, что он ни делал: звонил ли по служебному телефону — непременно тихим, сдержанным тоном, не делая при этом даже малейшей попытки как-то сыграть на публику, весь уйдя в процесс внимания невидимому собеседнику (можно было поручиться, что и без свидетелей он разговаривает так же), проводил ли совещания, сидя во главе стола, никогда ни на кого не поднимая голоса, всегда спокойно, вразумительно, всегда по делу (лишь иногда, для оживления аудитории, ввертывая шутку), выступал ли с докладом, крайне редко пользуясь местоимением «я», решал ли какой-нибудь вопрос в рабочем порядке, — во всем заметны были естественность и деловая скромность. «Поставили — вот и работаю; приходится», — как бы молча говорил весь его серьезный, но лишенный какой-либо начальственности облик.