Николай Фомичев - Неожиданные люди

На его благодушно полном лице нет-нет да и появлялся отпечаток этакой подпольной величавости, от прежней походки, походки бывалого волейболиста, мало что осталось — широкие плечи распрямились, голова держалась прямо и уверенно, и во всей его неспешной поступи чувствовалась сила и спокойствие преуспевающего человека, так что, если бы вам случилось встретить его шествующим по коридору или двору института, вы бы сразу в нем признали важную персону. Убаюканный успехом, он сидел в своем уютном кабинете и, удобно развалившись в кресле, отдавался в минуты одиночества мечтам… Честолюбие, чем ни больше оно удовлетворяется, тем больше разжигается — в мечтах Леня Маркин уже видел себя замом по науке. «Ведь зам, — рассуждал наш герой, — человек далеко запенсионного возраста. Скоро он уйдет, и для меня имеются все шансы стать его преемником. Разве не моя лаборатория три квартала подряд удерживает первенство?»

Тут следует заметить, что если б к честолюбию Маркина да приложить еще тщеславие, он, вероятно, стал бы замом по науке. Но, к сожалению, Леня Маркин был тщеславен больше в грезах — по-маниловски. Вы помните, что он мечтал о докторской, но мечты свои оставлял до лучших времен? Но вот по милости фортуны явились эти «лучшие времена», и что же? — мечты его оставались мечтами. И когда, придя со службы, он по привычке заваливался на диван с детективом в руках или утыкался благодушным взглядом в телевизор, то на вопрос возмущенной жены, когда же он, в конце концов, возьмется за дело, Леня Маркин с тяжким вздохом отвечал, что если бы она знала, какая свалилась на него прорва работы и как это его выматывает, она не задавала бы ненужных вопросов. «Вот поставлю дело так, как надо, и тогда примусь за докторскую», — всякий раз обещал он жене. Но Маркин говорил неправду, точнее, он хитрил, потому что мысли о докторской находились у него теперь в теснейшей связи с мечтами о должности зама… «Ведь как только я стану замом, — прикидывал Маркин, — мне могут запросто присвоить докторскую степень за многолетнюю научную деятельность, по совокупности моих многочисленных статей…» И надо сказать, упования его не лишены были некоторых оснований…

Служебное время, так приятно заполненное честолюбивыми мечтами, приемами сотрудников и гостей, заседаниями в различных советах, а в свободные часы — чего там греха скрывать — оживленным обсуждением с ближайшими коллегами спортивных и прочих новостей, — время это для Маркина летело с быстротой приятного сна. Он блаженствовал в роли заведующего, а жизнь лаборатории шла своим чередом. На имя Маркина приходила масса писем, документов, директив, но он, почти не читая, переправлял их своим помощникам или же — за недосугом, как вы понимаете, — запихивал в ящики стола, и без того забитые бумагами, так что после, когда обеспокоенное начальство требовало от него дать срочный ответ на ту или иную корреспонденцию, Маркину приходилось затрачивать поистине героические усилия, чтобы извлечь необходимый документ на свет божий. Проблема, над которой трудился коллектив лаборатории, ставила все новые и новые задачи, решение которых во многом зависело от Маркина, но, не желая утруждать себя, Леня Маркин имел привычку оставлять больные вопросы на потом, будучи твердо уверен, что любое дело, рано или поздно, решается само… А между тем среди множества дел, осаждавших нашего героя, было одно, которое не только не могло решиться само, но требовало самого пристального внимания, участия и вмешательства руководителя — я имею в виду, конечно, работу с людьми, — и вот это-то дело и стало камнем преткновения в карьере Лени Маркина…

Коллектив подобен паруснику, плывущему в открытом море. Как бы удачно ни была подобрана команда, она есть сложное слагаемое людей самых различных характеров, взглядов, страстей и стремлений, и чтобы гармонично управлять столь разнородным человеческим материалом, капитан корабля должен быть не только превосходным мореходом, но и знатоком человеческих душ, в противном случае в команде в любую минуту может начаться разброд, а корабль рискует не дойти до намоченной цели. В этом отношении лаборатория агрохимиков ничем не отличалась от команды парусника: покуда в ней главенствовал профессор, обладавший завидным даром знания людей, он, найдя однажды равнодействующую в сложном векторе человеческих характеров, долгие годы не выпускал ее из своих старческих рук, и коллектив трудился как единый, слаженный механизм; но Леня Маркин выпустил из рук чудодейственную равнодействующую, а точнее говоря, она и в руках у него не была — он просто не видел ее, — и в лаборатории, некоторое время еще работавшей по четкой системе профессора, вдруг стали проявляться признаки разлада…

Первый камень в тишину и покой лабораторной жизни бросила Птицына, смуглолицая женщина с демонически-черными глазами, орлиным носом и таким могучим телосложением, что, когда она проходила по коридору, пол подрагивал под ее ногами. Ум ее, отнюдь не склонный к научным обобщениям, отличался той положительной хитростью, которую мы часто принимаем за собственно ум. Эта дама, наделенная горячим южным темпераментом и недюжинной энергией, вероятно, могла найти себя на производстве, но Птицына производственной карьере предпочла научную. Не имея ни степени, ни сколько-нибудь значительных ученых трудов, она тем не менее сумела втереться в доверие профессора и довольно скоро утвердилась в должности его заместителя. Впрочем, во времена профессора она занималась преимущественно мелкими административными делами и, надо сказать, с блеском справлялась с этой нелегкой работой. Когда ей случалось распекать опоздавшего сотрудника, то от ее пронзительного взгляда и железного голоса беднягу прохватывала дрожь. Разумеется, в лаборатории ее не любили, но… побаивались, тем более что она имела некоторый вес в верхах, у руководства института и министерства. Может показаться странным, но репутацию человека авторитетного Птицына снискала не как специалист, движущий вперед науку агрохимии, а благодаря удивительному уменью своему модулировать голосом, уменью, которому мог бы позавидовать любой артист. Что ни говорите, на нас огромное впечатление производит выражение, с которым произносится та или иная фраза. Можно, например, обозвать человека мерзавцем, и он не обидится, если сказано это ласковым тоном, и наоборот, произнесите ту же фразу экспрессивно — и человек оскорбится. В искусстве владения голосом Птицына достигла высочайших успехов. Самая обыкновенная фраза «Я иду к Потапову (заму по науке) » звучала у нее с такой весомостью, как будто она шла по вызову, по меньшей мере, министра. Убедительность, которой она достигала модуляциями голоса, не раз помогала ей одерживать верные победы там, где другой человек терпел поражения. И был случай, когда Леня Маркин, просивший в министерстве деньги на приобретение импортного оборудования, вернулся ни с чем, а Птицыной, на другой же день обратившейся с тем же самым вопросом, сопутствовал успех, и не последнюю роль в этом успехе сыграла убедительность интонаций и гипнотический взгляд демонически-черных глаз просительницы. Короче говоря, в лаборатории Птицына являлась личностью, с которой нельзя было не считаться, но Леня Маркин меньше всего обращал на нее внимания и, надо прямо сказать, недолюбливал эту особу…