Кузьма Чорный - Третье поколение

Из тех, кто вел дело Михала Творицкого, а стало, быть, и все дело, никто не мог сказать, закончено ли следствие или нет. Если считать, что следствие закон­чено, то приходится согласиться с тем, что ничего не выяснено и неизвестно, за что приниматься дальше. Ясно было одно: именно с Михала Творицкого и следо­вало начинать разбор дела. Деньги нашли у него, жене и следователям он все время лгал. Кто мог ему верить? И у работников следствия сложилось твердое убежде­ние, что ему кое-что известно и что он мог бы помочь распутать дело. На первых порах он говорил: «Я, мол, человек темный, разве мог я разобраться, как лучше поступить?»

— Вам жена говорила, как поступить.

— Мало ли что она говорила! Ей все нипочем. Она такая.

— Какая?

— День прожила, и ладно. А что я ребенку оставлю? Чем он жить будет? У него вся жизнь впереди.

Потом он начал рассказывать о своем детстве, о том, как тяжко ему приходилось, как он привык сил не ща­дить на работе.

— Я человек работящий, никому плохого не делал, я пот проливал.

— Это мы знаем, что вы пот проливали, знаем так­же, что вы сделали то дурное, что сейчас отрицаете. Вы повредили большому делу тем, что не отдали деньги.

— Это тремя-то сотнями повредил?

— Вы лжете!

— Нет, не лгу.

— Вы это по чистой совести говорите?

— Да, по чистой совести.

— А это вы когда-нибудь видали? — следователь показал ему телогрейку с деньгами, засунутыми под грязную вату. — Нам все известно. Надо только, чтобы вы сами обо всем рассказали нам. Это уменьшит вашу вину.

Творицкий смешался:

— Я думал, что деньги Седаса, а не банковские...

— Мы лучше вас знаем, что это Седас. Но вы сами расскажите.

— Нет, я не могу сказать наверное, что это Седас, но мне, как и другим, показалось...

— А мы знаем, что это Седас. И если вы не расска­жете всего, то я против вас выдвину обвинение в том, что вы ограбили банк, убили Седаса и помогли скрыть­ся тому, второму, с которым вместе вы все это сделали. Больше я говорить с вами не буду. Как хотите.

— Всегда так бывает: чуть какая напасть — все на бедного человека валят... На такого, как я. Ну, нашел я деньги и обрадовался, что легче жить будет.

— У вас банковские деньги. Где они? Либо вы бу­дете отвечать за все дело, либо признание уменьшит вашу вину.

Творицкий сидел бледный как мертвец. Его тонкие губы как будто что-то шептали. Его увели. А через день он сказал:

— Все деньги, какие я нашел, спрятаны за гумном, возле ворот. Сверху я это место присыпал корой из дро­вяника.

На следующий день следователь, не покидавший в течение всего времени деревни, где жил Творицкий, по­лучил шифрованную телеграмму и явился к Зосе. Она пошла с ним на гумно. Было двое понятых. Раскопали землю и вытащили ящик с деньгами. В конце февраля Зосю вызвали в суд свидетелем. Славочку она остави­ла у соседей. До городка доехала на подводе. А в городке Назаревский прислал за ней машину.

Назаревский изучал путаные показания Михала Тво­рицкого, ему предстояло произнести на суде обвинитель­ную речь. Суд должен был состояться там, где тысячи рабочих преображали облик местности и без малого два месяца не могли получить полностью свой зарабо­ток из-за того, что крупные государственные деньги ле­жали в ящике, зарытые в земле, за гумном у Творицко­го. Нечего и говорить, что после своего признания Тво­рицкий сразу сделался притчей во языцех. Каждому хотелось взглянуть на этого человека. «Кто его знает, мало ли что он говорит, будто только нашел эти день­ги... Кто ему поверит? Ведь он раньше говорил, что у него этих денег нет. Ничего не значит, что он в то вре­мя, когда ограбили банк, сидел в своем углу, дома. Мо­жет быть, это для того, чтобы замести следы. А на са­мом деле он и есть самая главная фигура в этом по­зорном, темном, запутанном и до сих пор не выясненном деле». Можно сказать, что такое настроение было у всей массы людей, пришедших сюда, на болото возле Двух Хат, с разных концов на большую работу. Эти люди вы­брали из своей среды судебных заседателей и с нетерпе­нием ждали выходного дня, когда должно было начать­ся рассмотрение дела.

Был ясный, погожий день. После полудня солнце сильно пригрело, и с деревьев закапала снеговая вода. Стояли последние дни февраля. С самого утра люди стали сходиться к длинному одноэтажному зданию — клубу строителей. В этом клубе насчитывалось тысяча двести мест, и все они сразу же были заняты. Кроме того, люди теснились в проходах. Пришли не только ра­бочие со строительства, но и жители окрестных дере­вень. (Надо сказать, что много народу из этих деревень работало здесь на стройке.) Ждали с нетерпением. На­конец ввели Михала Творицкого. Всех удивило, что он такой молодой, — этому впечатлению не помешала и не­бритая борода, как и всегда, разлохмаченная пятерней во все стороны. Зося со своего места заметила, что он нисколько не изменился. Только взгляд у него стал ка­кой-то растерянный. Зося подумала: «Привык к своей норе, а тут его напоказ перед всем народом вывели». Никто не знал, что женщина в большом сером платке, тихо сидевшая возле стены недалеко от сцены, — жена Михала Творицкого. Ее заметили и заговорили о ней лишь на следующий день, когда она давала свои пока­зания. Говорила она мало, скупо, то же, что в свое вре­мя твердила Михалу Творицкому, то, что рассказала Назаревскому. Суд проходил в атмосфере враждебно­сти к подсудимому со стороны тысяч людей, аккуратно собиравшихся в клубе после работы. Так же, как и следствие, суд не мог установить, кто ограбил банк. Прямых улик против Творицкого не было: во время ограбления он, как и всегда, был дома, никуда не отлу­чался.

Уже после суда, спустя некоторое время, выясни­лось, что достаточно было Творицкому сказать одно слово, чтобы натолкнуть следствие на правильный путь, а может быть, и дать возможность поймать непосред­ственных преступников. Но слова этого он не сказал ни следствию, ни суду, хотя Кондрат Назаревский и был уверен в том, что Творицкий что-то знает. В этом Наза­ревский убедился после того, как раза два побеседовал с подсудимым еще до суда. Он тогда расспрашивал Тво­рицкого обо всех наиболее значительных моментах его жизни, начиная с самого детства. И, отвечая на вопросы Назаревского, Михал не то что проговаривался, а как бы путался... Да и не удивительно: были моменты, рас­сказать о которых означало бы для него отказаться от своих привычек и убеждений, вытряхнуть из себя соб­ственную душу, перекроить ее на другой лад и начать жить сызнова. И он стискивал зубы и начинал заглажи­вать шероховатости в своих рассказах. Тут проявлялась его инстинктивная хитрость, закоренелый страх за са­мого себя.

Таким образом, суд в конце концов остановился на одном пункте, который был ясен и доказан: Тво­рицкий держал у себя украденные в банке государ­ственные деньги. Денег было несколько сот тысяч. При ограблении банка убит караульный, стоявший у входа. Творицкий сам признался, что знал об этом: еще до того, как он нашел деньги, было немало слухов и тол­ков. Только ли нашел он их? Это все время пытался выяснить суд. Творицкий запрятал деньги с твердым намерением никогда их не отдавать, и признался он в этом только случайно. (Сам сказал, когда следователь поймал его на слове.) Творицкий знал, что из-за этого ненормально шло строительство около Двух Хат, что некоторая часть рабочих разбежалась, испугавшись трудностей. Правда, все это было преодолено, но факт остается фактом. Михал Творицкий покушался на убийство жены за то, что она все время старалась раскрыть его преступление. Не зная еще о том, что у него спрятана такая крупная сумма, жена указывала ему на вредительский характер его действий. Но он со­вершенно сознательно выступал против справедливых доводов своей жены.