Владимир Лидин - Отражения звезд

— Тебе кого, доченька? — спросила пожилая, полная женщина, дожидавшаяся лифта.

— Мне нужен писатель Николаевцев, только номер подъезда я знаю, а номера квартиры не знаю.

— Квартира шестьдесят третья, на шестом этаже... поднимемся вместе.

И они вошли в лифт и стали подниматься, а женщина почему-то с грустью смотрела на девочку и на толстую папку в ее сетке.

— Ты, наверно, из редакции? — спросила она, однако для курьерши девочка была еще мала.

Позднее Вера Павловна Суворова, библиотекарь одного из коллекторов, задумалась над тем, почему просветленность детского лица как-то тронула ее, словно нечто совсем не по возрасту легло на детские плечи. А может быть, просто походила она на ее внучку Таню, с которой уже несколько лет была в разлуке, и дочь, работавшая геологом в Бийске, писала, что Таня перешла в пятый класс и уже помогает по хозяйству.

Два года назад Николаевцев познакомился с машинисткой одного из издательств, тихой, скромной женщиной Юлией Алексеевной Левашовой, которую порекомендовал один знакомый литератор как опытную машинистку. И в самом деле, она стала хорошо помогать ему, перепечатала уже не одну его рукопись, научилась разбираться в путаных поправках, в которых и сам терялся порой... А потом он и совсем расположился к этой до чрезвычайности стеснительной женщине, узнал стороной, что в силу многих причин живется ей трудно, но все сводилось, однако, к тому, что у него есть хорошая машинистка, а у нее постоянная работа, хотя иной раз и задумаешься, как у этой слабой женщины хватает сил после рабочего дня еще сесть и дома за машинку?

— Устаете, наверно, Юлия Алексеевна? — решился спросить он однажды, когда пришел за своей перепечатанной рукописью.

— Что делать, — коротко ответила она.

Подписав недавно договор на новую книгу, он зашел со своей рукописью в машинное бюро издательства, где верещали машинки, положил на стол Юлии Алексеевны рукопись, спросил:

— Не надоело вам разбираться в моей пачкотне?

Но ее милые, карие глаза уважительно посмотрели на рукопись.

— Я уже хорошо разбираюсь в вашем почерке, — сказала она.

— Мне повезло с вами.

— И мне тоже повезло — первой читаю ваши рассказы.

И какая-то тонкая ниточка словно протянулась между ними под стрекот машинок на соседних столах. Он оставил рукопись, и Юлия Алексеевна обещала позвонить по телефону, когда перепечатает.

Проверяя саму себя, Вера Павловна Суворова дивилась не раз, как даже малые приметы, если только присмотреться к ним, могут определить душевное состояние человека. Она относила, однако, свою зоркость лишь к тому, что и книг прочла много, и людей повстречала немало на своем веку... В озабоченной деловитости девочки, искавшей писателя Николаевцева, было нечто столь напряженное, что Вера Павловна решила все-таки спросить Николаевцева, с которым дружила много лет, об этой девочке.

— Ну, вот и шестой этаж, вторая дверь налево, — сказала она, когда лифт остановился, но помедлила нажать кнопку следующего, нужного ей этажа и, стоя в лифте с открытой дверцей, дождалась, когда Николаевцев открыл девочке дверь.

— Я привезла вашу рукопись, а мама заболела, у нее плохое сердце, а сегодня ночью был спазм и маму увезли в «скорой помощи», — сказала девочка не переводя дыхания. — Мама только одну страничку недопечатала, а тут спазм, это очень плохо, когда спазм.

— Да, нехорошо, — отозвался Николаевцев.

Он не знал, что у Юлии Алексеевны есть дочь, и несложившееся в ее жизни касалось, несомненно, и этой десяти- или двенадцатилетней девочки, в глазах которой была сейчас какая-то решимость, словно жизнь сразу поставила перед ней сложную, не по возрасту, задачу.

— Я не знал, что у Юлии Алексеевны есть дочь, и насчет больного сердца мамы не знал.

— У нас хорошая соседка Анастасия Трофимовна, сразу вызвала «скорую помощь», а мама не хотела в больницу, но «скорая помощь» сказала — нельзя, а мама только одну страничку недопечатала.

И девочка торопливо достала из сетки папку с рукописью.

— Тебя как зовут? — спросил Николаевцев.

— Тася.

— Что же — вы с мамой только вдвоем живете?

— Прежде мы с бабушкой жили, а папа ушел от нас, только я тогда еще маленькой была, а бабушка в прошлом году умерла. Анастасия Трофимовна научила меня, как к вам поехать, а маму увезли в Боткинскую больницу, в терапевтический корпус.

Она торопливо сказала все это, а Николаевцев сидел за своим столом и как-то отрешенно смотрел на папку с его рукописью.

— Передай маме, когда повидаешь ее, что я очень, очень желаю ей поскорее поправиться. А ты, если захочешь еще побывать у меня, позвони по телефону, я запишу тебе свой номер, скажешь: «Это Тася» — и все, сразу же ныряй в метро.

— Я один ваш рассказ читала, про собаку, — сказала девочка. — Мы с мамой любим собак.

И то, что и он любит собак, тоже сближало с ним.

А когда девочка ушла, Николаевцев сказал вслух самому себе, как всегда говорил вслух, размышляя наедине:

— Вот о том, как быстро созревают дети, когда нарушена семья, и нужно написать... и как это плохо всегда, когда зрелость приходит раньше времени!

А день спустя он позвонил по телефону Вере Павловне Суворовой:

— Можно к вам на минутку? Мне нужен один ваш совет.

— Я почему-то сразу предположила, что случилась какая-то беда... знаете, глаза детей всегда как книга, — сказала Вера Павловна, когда он поднялся к ней и она узнала все о девочке.

— Окажите мне большую услугу, Вера Павловна: съездите в Боткинскую больницу, узнайте, не нужно ли что-нибудь, и деньги кстати за перепечатку моей рукописи передайте. Так мне поможете с этим.

— Что же, съезжу, конечно, — сразу согласилась Вера Павловна. — Меня эта девочка тронула, да и на мою внучку так похожа!

И Вера Павловна, всегда неукоснительно точная, поехала на другой день в Боткинскую больницу, выполнила порученное ей и по своему глубокому женскому пониманию побудила Юлию Алексеевну написать хотя бы несколько строк.

«Спасибо, Сергей Андреевич, я все-таки надеюсь, что не очень-то задержусь здесь, а вашу рукопись я только немного недопечатала, так неудачно сложилось», — а внизу Юлия Алексеевна поставила только одну букву: «Ю».

— Мне кажется, что она была бы очень довольна, если бы вы посетили ее, — сказала Вера Павловна, передавая записку. — Почему, действительно, вам не заехать на минутку?

— Я полагал, что это, может быть, не очень удобно.

— Отчего же неудобно... все, что делается с душой, всегда удобно.

И на следующий день Николаевцев поехал в Боткинскую больницу. Был приемный час, возле больных сидели близкие, и он не сразу нашел в большой палате ту, которая подписала свою записку только одной буквой.