Борис Бурлак - Седьмой переход

Мишутке не нравилось, что буквы падают, ему хотелось, чтобы они стояли прямо, как игрушечные солдатики. Но папа настаивает на своем, хотя сам пишет непонятно, мама и то не разбирает. Мама говорит, что у папы «заковыристый характер». Зачем же его, Мишука, заставляют «набивать руку», если почерк все равно зависит не от учения — от характера?

— Опять поставил кляксу,— огорчился отец.— Давай сначала. Мальчик вытер рукавом вспотевший лоб, глубоко вздохнул, исподлобья покосившись на сестру, занятую своим делом.

— Хватит, будем обедать! — крикнула Анастасия.

— А, мать явилась, перерыв, перерыв! — объявил Родион Федорович, и тоже, как ученик, обрадовавшийся перемене, вскочил с места. Приподнял Анастасию, закружился с ней по комнате, позабыв об уроке чистописания.

Леля отложила книгу, пошла на кухню. Мишук, улучив момент, принялся стирать резинкой расплывшуюся кляксу.

— Оставь, Родя, да оставь же,— просила Анастасия. Он поцеловал ее в упрямый завиток на виске, осторожно опустил на пол. Давно она не называла его Родей, и Родион Федорович с затаенной надеждой взглянул на жену, как смотрят на выздоравливающих. Она поняла его взгляд, и ей стало жаль Родиона: ему достаточно было сейчас одного ласкового слова, чтобы забыть сотню обидных. «Верно, все вы незлопамятны,— подумала Анастасия, почему-то вспомнив, как заставила мастера-путейца взяться за лопату.— Нелепо ведь получилось, не серьезно с моей стороны».

Весь вечер Анастасия была веселой, будто хотела загладить свою вину перед Родионом, которого в прошлый раз, вгорячах обвинила в политиканстве. Она даже рассказала ему, как управляющий городским стройтрестом защищал сегодня свою Леночку, представив ее бывалым землекопом.

— Елена Дмитриевна сама никому в обиду не даст своего Николая Николаевича! — смеясь, заметил Родион Федорович. И тут же почувствовал, как одна фраза может испортить все: Анастасия нахмурилась, замолчала.— Я пошутил,— начал оправдываться он с той поспешностью, что еще больше раздражала ее теперь. И срываясь с дружеского тона, он заговорил резко, громче, поражаясь собственной несдержанности.— Почему ты ведешь себя, как кисейная барышня? Слова нельзя обронить лишнего. Это не так, то не этак. Становится невмоготу. Кстати, сказала бы прямо, что неравнодушна к своему Лобову.

— Помолчи ты!..— оборвала она его и, не договорив, вышла, хлопнув дверью.

Не отдавая уже себе отчета, Родион Федорович бросил ей вдогонку:

— С ума сходишь под старость лет!

Он тяжело опустился в потрепанное креслице у письменного стола. Все разом рушится: общественное положение, докторская диссертация, семья... В состоянии полной апатии просидел он до захода солнца, не в силах чем-нибудь заняться. Ко всему бы привык Родион Федорович, но он не мог смириться с той отчужденностью, которая все отдаляла и отдаляла от него Анастасию. На работе, случалось, он месяцами не догадывался, что кто-то на него дуется, в семье же дня не мог прожить, если отношения испорчены. Он нерешительно поднялся, пошел извиняться перед женой.

Анастасия стояла вполоборота к окну, всматривалась туда, где за дальними осокорями садилось огромное сентябрьское солнце. Вот оно скрылось за мглистой кромкой неба — день кончился. Но через минуту горизонт словно опустился и багровый диск, как ни в чем небывало, засиял над зубчатым синим лесом. Потом с юга надвинулась острым клином другая туча, густая тень побежала по земле. Теперь-то уж все. Ан нет, оказывается, не так-то просто погасить солнце: нижний сегмент его вдруг снова вспыхнул и залил степь полуденным белым светом. И опять на лице Анастасии заиграли радужные отблески, сменив темно-рубиновые, тревожные. По мере того как сумерки перечеркивали ее талию, грудь, плечи, она приподымалась на цыпочках, так и тянулась к холодному огню заката.

Родион Федорович загляделся на нее, боясь как-нибудь нечаянно не прикоснуться к хрупкой тишине вечера. Когда последний отблеск торопливо скользнул по задумчиво прищуренным Настиным глазам и, высветив прямую линию пробора, исчез где-то за окном, Родион Федорович заговорил несвязно, сбивчиво:

— Я, вероятно, неправ. Собственно, совершенно неправ... Нервы... Совсем сдали... Ты не сердись...

— Полно, Родя, я не сержусь, — в ее глазах остро сверкнули слезы.

Они стояли рядом, наблюдая за игрой огней над «Живым мостиком» через Урал: свежий вечерний ветерок, забавляясь, с разбега налетал на обвисшую цепочку разноцветных лампочек, раскачивал их из стороны в сторону. Родиону Федоровичу не хотелось больше говорить ни о чем. И Анастасия, понимая его, думала о том, что это уже не любовь, это инерция чувства, раз в душе у нее остается одна жалость.

Анастасия старалась жить прошлым, но ничего не выходило. Почему же Родион не замечает равнодушия в ее привычной ласке? Вот и сейчас, успокоенный, усталый, он заснул крепким сном, широко раскинув руки. Анастасия испуганно отодвинулась и начала пристально рассматривать его лицо, крупное, волевое, как бы высеченное из серого камня несколькими точными ударами резца. Ведь любила же она Родиона, сильно, самоотрешенно любила. Правда, любя его, она представляла себе что-то совсем другое, созданное воображением в молодости... Вспомнив тотчас Лобова, она выругала себя за бесхарактерность. Однако при чем здесь, в конце концов, Леонид, если все это началось задолго до его приезда?.. Анастасия попыталась еще отодвинуться от Родиона, но дальше некуда, дальше — стена, на которой в полутьме неясно вырисовываются милые фотографии Мишука и Лели...

Только они одни и связывают ее с Родионом. Все другие связи порваны. Как же Родион оказался в одиночестве?

Анастасия, зная его с мальчишеской поры, срединные годы его жизни наблюдала лишь издалека. Что же произошло за эти десять-пятнадцать лет, которые встали между Родионовой комсомольской юностью и его духовной зрелостью сороковых годов, когда она, Анастасия, связала с ним свою судьбу? Ведь как раз незадолго до войны имя Родиона Сухарева сделалось самым популярным в Южноуральске. Он уже начинал покрикивать направо и налево, понукать: ему вес чудилось, что кто-то топчется на месте, а кто-то и сбивается с дороги.

«Порох надо держать сухим»,— любил повторять Родион в то время. Да, годы были тревожными. На Западе бушевал мутно-коричневый ноток фашистских полчищ — перед ним открывались все затворы стареньких плотин, и, наконец, широко распахнулись ворота «Мюнхенского шлюза»... Чем напряженнее становилось в мире, тем резче и самоувереннее выступал Родион Сухарев: в его речах и простая нерасторопность какого-нибудь хозяйственника изображалась чуть ли не злонамеренной, а это подчас решало участь человека. Конечно, Родион не хитрил ни перед собой, ни перед своими слушателями, но он все чаще, как подстегнутый, взвивался до самых крайних обобщений, все больше терявших с правдой жизни. Действительно, ему теперь достаточно было и случайного факта, чтобы сделать громкий, разящий вывод: отсырело где-нибудь на стройке несколько тонн цемента — и это уже не халатность, а вредительство.