Борис Бурлак - Седьмой переход

— Баста! — вскипел Егор Егорович.— Надоели мне эти речи! Привыкли вы там у себя к успокоительным речам. Я в вашей валерьянке не нуждаюсь. Мне подавай рабочие чертежи! Я строю город без канализации, без водопровода. Трехэтажные бараки строю. Помнишь наше совещание «на уровне послов»? Жалею, что не добился тогда встречи «в верхах» — у первого секретаря обкома. Помнишь, как уважаемый Нил Спиридонович маневрировал во время переговоров с представителями проектного института? То-то! Привык он иметь под рукой дюжину консультантов, вот и растерялся при одном референте по всем вопросам. Нечего винить Свердловский институт, коль у самих рожа кривая...— Егор Егорович остановился в нерешительности, бегло взглянет на Лобова и, подстегнутый его улыбочкой, двинулся напропалую:— Не понимаю, никак не могу понять, чего держат этого экс-министра, давно вышедшего в тираж? Если сам в отставку не подает, то ведь можно и дать ему оставку. Вызвать и популярно объяснить: так, мол, и так, дорогой товарищ, пишите заявление по собственному желанию. Общепринятая формулировка в таких случаях. Не всяк способен выслужить полный срок, у иных старость наступает раньше законного срока. Дайте ему хоть бабью пенсию! Правильно сказано недавно во-всеуслышанье о некоторых работничках: они все считают, что едут на ярмарку, хотя давно повернули с ярмарки. Что же вы там молчите? Чтобы наш брат, значит, выступил открыто, а вы, в случае неудачи, останетесь в сторонке. Тоже маневрируете! Боитесь, что ли, Рудакова, как бы ни обвинил вас в карьеризме? Но дело-то страдает. Нет, не выйдет из бывшего министра председателя совнархоза. Это все равно, что участкового поставить во главе месткома: начнет всех штрафовать за неуплату членских взносов, а сам в профсоюзе никогда не состоял...

— Хватит тебе изощряться,— сдержанно заметил Леонид Матвеевич.

— Что, не по вкусу пришлось? — Речка вскочил с места, заходил по комнате.— Не любите правду-матку? Вы обходитесь со мной куда бесцеремоннее, доложу тебе, спрашиваете миллиончик в день, зная, что я строю по карандашным наброскам — каждый лист выхватываю из-под рук проектировщиков. Зная, далее, что у меня недостает ни материалов, ни грузовиков, ни механизмов. Превратили начальника строительства в хренового пропагандиста. Кажинный божий день оправдываюсь перед комсомольцами, обещаю им златые горы. Я же молодежь обманываю! Наш брат, строитель...

— Наш брат, наш брат, — оборвал его, не повышая голоса, Леонид Матвеевич.— Эка, действительно, сколько злости накопилось у «нашего брата». Я начинаю верить, что ты определенно не занимался плагиатом, когда сочинял свою статью для «Промышленной газеты». Мне все думалось, ты ограбил свояка. Каюсь, были подозрения.

При первом же упоминании о «подвале» Егор Егорович сник, отяжелел, плюхнулся в плетеное кресло и проворчал себе под нос:

— Мстите при всяком удобном случае.

— Остынь. Зело разгорячился. Раньше ты во всяком случае не отважился бы на подобную тираду, а теперь, вишь, как распалился. И любопытнее всего то, что защитник министерских порядков открыто злоупотребляет совнархозовской демократией.

— Валяй, валяй! — усмехнулся Егор Егорович. И это «валяй» прозвучало примирительно, с ноткой раскаяния.

— Пора понять: Рощинское — стройка из ряда вон выходящая. Мы начали ее, действительно, без подготовки, если хочешь, внезапно. Некогда нам раскладывать по полочкам комплекты чертежей — государству нужна медь. Медь, как ты знаешь, входит в «электрическую часть» семилетки. Этим все сказано. Свердловский институт работает сейчас только на тебя, у совнархоза тоже руки развязались — Ново-Стальский комбинат получил, наконец, признание. Как ни трудно взять разбег самим новостальцам, но и они придут тебе на помощь. Решено двинуть сюда два прорабских участка в полном составе, с механизмами, с автоколонной. Мы пойдем на жертвы ради меди. Чем скорее государство получит медь, тем больше мы выиграем времени. Медь и время для нас сейчас понятия равнозначные...

Леонид Матвеевич говорил негромко, ровно, то и дело приглаживая волосы. Эта лобовская размеренность, только что сильно рассердившая Егора Егоровича, подействовала теперь успокаивающе: «Он прав, всех подняли на ноги. Вообще дело пойдет, должно пойти, черт возьми!» Речка прислушивался не столько к его словам, сколько к его тону,— выучился солидности в Госплане!

Очень тихо, словно издалека, зазвонил телефон. Егор Егорович взял трубку.

— Да-да, Рощинское слушает! У аппарата управляющий... Слушаю Григорий Илларионович!.. Как идут дела? Докладываю...

И по временному проводу, на котором «висели» близлежащие деревни, степной курорт и геологическая экспедиция, полетели торопливые слова о цементе, движках, тесе, водопроводных трубах, самосвалах, о каменщиках, мотористах, горняках, даже о гречневой крупе.

Накричавшись досыта, раза два грубовато одернув кого-то из «висящих» на проводе, что связывает стройку с внешним миром, Егор Егорович опустил трубку на рычаг, вынул из брючного кармана клетчатый платок и принялся вытирать обильный пот.

— Легче землю рыть, чем по такому телефону разговаривать. Я ему о гречке, он — о сечке. Теперь засыпет сечкой по самую макушку! Звонит каждый день... Ладненько, пойдем-ка, Леонид, на солнышко, посмотрим, что творится на площадке,— уже совсем миролюбиво предложил Егор Егорович.

Они шли от объекта к объекту. Стройка едва-едва поднималась первыми венцами кирпичной кладки над примятым, но живучим ковылем. Пушистые метелки степной царь-травы, цветущей здесь в последний раз, упрямо приподымались вслед за людьми. Кое-где тропинки перебегали суслики, нагловатые, вертлявые. Суслики не успели еще переселиться на ближние пригорки, по примеру домовитых сурков, что любят «посовещаться» у своих нор, напоминая издали пингвинов. В небе парили беркуты, высматривая добычу в свежих глинистых отвалах. Но это им не пашня, это огромнейший карьер, на дне которого веками лежала медная руда. Кругом, насколько видит глаз,— сизоватая рябь нетронутой степи, гул дизельных экскаваторов и самосвалов расходится по всей равнине, на юге достигая, быть может, Ярска, и на севере соединяясь с монотонным шумом турбин Южноуральской ГЭС.

Леонид Матвеевич приостановился, заинтересовавшись ловким каменщиком-виртуозом, тот выкладывал простенок: кирпич за кирпичом мелькал под его умелыми руками, с длинными «вдохновенными» пальцами; и вот рядок готов, мастер всем корпусом откинулся назад, будто пианист перед заключительным аккордом, и снова порывисто склонился над белыми «клавишами» силикатных кирпичин, начал новый рядок на глаз, без «прорабских нот». Его окружила молодежь, постигающая тайны строительного искусства.