Сергей Чупринин - Оттепель. События. Март 1953–август 1968 года

О содержании этой встречи Эренбург рассказал Твардовскому, а тот уже пересказал Лакшину. Вот запись в его дневнике от 6 августа:

Хрущев был очень милостив, сказал, что Эренбург имеет право печатать все, что захочет, что для него не существует цензоров. Эренбург попытался объясниться насчет давнего письма, скверно Хрущевым истолкованного на встрече, где речь шла о «мирном сосуществовании». Но Хрущев замахал на него руками: мол, оставьте, все это пустое. Эренбург попробовал заступиться за молодых поэтов – Вознесенского, Евтушенко: посекли, мол, и хватит. Хрущев и тут с ним не спорил.

«Теперь скажите, Никита Сергеевич, ехать ли мне в Ленинград?» – спросил Эренбург. «А что там такое?» – встрепенулся Хрущев. «Да конгресс европейских писателей». – «А-а. Конечно, поезжайте. А может, и мне поехать?» – живо отреагировал непоседливый Никита. Он был, по словам Эренбурга, в отличном настроении, и еще только войдя в комнату, сказал с улыбкой, потирая руки: «Ну, китайцам мы отписали…»

Да, китайцы на этот раз, видимо, здорово выручают многострадальную нашу литературу!.. Да и не только литературу. Эренбург говорил с Н. С. о реабилитации Раскольникова и имел успех ( В. Лакшин . «Новый мир» во времена Хрущева. С. 148) 625.

В парижской газете «Русская мысль» под названием «„Сталинисты“ среди советских писателей и ученых» напечатано изложение статьи Юлиана Оксмана «Доносчики и предатели среди советских писателей и ученых» со ссылкой на публикацию, уже состоявшуюся в майском-июньском выпуске журнала «Социалистический вестник».

5 августа.Обыск на квартире Юлиана Оксмана, где изъяты дневники, часть переписки и самиздат. Следствие, продолжавшееся до конца года, выясняло, не Оксман ли печатается за рубежом под инициалами NN и X. Y. Z.

Необходимо, – говорит Лазарь Флейшман, – принять во внимание также, что «дело Оксмана» начато было параллельно с расследованием обстоятельств публикации за рубежом произведений Абрама Терца – сослуживца Ю. Г. Оксмана по Институту мировой литературы А. Д. Синявского (арестованного в сентябре 1965 г.); органы власти заподозрили в N. N. (авторе статьи о доносчиках и ученых в среде советских писателей и ученых) и в Абраме Терце одно и то же лицо (Из архивов Гуверовского института. С. 70).

Об обстоятельствах обыска сам Оксман рассказал в письме Глебу Струве, пересланном летом 1965 года:

Обыск у меня, в связи с глупейшими стенографическими записями в записной книжке К. Фойер (эта записная книжка мне была предъявлена в подлиннике!), произошел 5/VIII 1964 г. Следствие велось до начала декабря того же года, без каких бы то ни было неприятных результатов для меня. Материалов для предания меня суду не оказалось, а административная расправа с людьми моего положения считается неудобной, как дискредитирующая «режим» (Там же. С. 67–68).

5–12 августа.В Ленинграде сессия Европейского сообщества писателей (КОМЭС) – организации, основанной писателями из 26 стран Европы в 1958 году и ставящей своей целью сближение культур социалистических и капиталистических стран.

Как вспоминает участвовавший в этой встрече Ханс Магнус Энценсбергер, в Ленинград прибыли «Жан-Поль Сартр и Симона де Бовуар, Натали Саррот, Энгус Уилсон, Уильям Голдинг, Джузеппе Унгаретти и Ханс Вернер Рихтер, восточный блок представляли Михаил Шолохов, Илья Эренбург, Константин Федин, Александр Твардовский, Евгений Евтушенко, Ежи Путрамент из Польши и Тибор Дери из Венгрии» (Иностранная литература. 2018. № 6. С. 7), многие другие писатели. На официальных заседаниях, – продолжает свой рассказ Энценсбергер, —

Константин Федин, влиятельное лицо, первый секретарь чуть не всемогущего Союза писателей, клеймил Джойса, Пруста и Кафку, французы отстаивали „новый роман“, а литературные функционеры расхваливали социалистический реализм. Все это было довольно скучно (Там же. С. 9).

А вот сценка, запомнившаяся Элине Быстрицкой, исполнительнице роли Аксиньи в фильме «Тихий Дон»:

Это произошло в Ленинграде. Я снималась, а у них был симпозиум писателей. И я узнала, что там Шолохов. Он сказал: приходи. У него был трехкомнатный номер в гостинице. И через всю анфиладу комнат стояли столы. И вчерашние гости полупьяные, и какие-то остатки еды, запах перегара, полный кошмар. У Шолохова вот такие набрякшие глаза, я поняла, что он пьян. Но, вместо того чтобы повернуться и уйти, я сказала: Михаил Александрович, как вы можете, что вы делаете с писателем Шолоховым?! А он: «Замолчи, ты думаешь, я не знаю, что я выше „Тихого Дона“ ничего не написал?..» Это была его боль… (цит. по: Л. Млечин . Фурцева).

9 августа.В записке Идеологического отдела ЦК КПСС «О неправильном поведении Е. А. Евтушенко в Ленинграде» сказано:

Вечером 3 августа в гостинице «Европейская», где были размещены многие зарубежные литераторы <���…> появился в нетрезвом виде поэт Е. Евтушенко… Через переводчицу он добивался встречи с французским писателем Роб Грийе, утверждая, что Роб Грийе является его хорошим другом… В тот же вечер 3 августа Е. Евтушенко в ресторане гостиницы «Европейская» имел беседу с западногерманскими писателями Рихтером и Энценльбергером» 626.

На записке стояли ознакомительные визы четырех секретарей ЦК КПСС, в том числе Брежнева и Подгорного… (цит. по: В. Комин, В. Прищепа . По ступеням лет. Кн. 2).

10 августа.Создан Государственный комитет Совета министров СССР по печати.

13 августа.В Пицунде встреча Н. С. Хрущева с участниками Ленинградской сессии Европейского сообщества писателей. И вот как в дневнике об этой встрече, где впервые прозвучал «Теркин на том свете», рассказывает Александр Твардовский:

Речь Н. С. 627в духе «классовой борьбы», «идеологического несосуществования» и т. п. Он представлял себе дело не иначе как так, что перед ним соц<���иалистические> писатели и писатели буржуазные, «слуги капитала». Но все ничего. <���…> Обед в другом помещении в 300 м от дачи Н. С., по-видимому, специального назначения для приемов. <���…> Вскоре Н. С. объявил меня: «поэксплуатируем». – Чтение было хорошее, Н. С. почти все время улыбался, иногда даже смеялся тихо, по-стариковски (этот смех у него я знаю – очень приятный, простодушный и даже чем-то трогательный). В середине чтения примерно я попросил разрешения сделать две затяжки. – «Конечно, конечно», хотя никто, кажется, кроме Шолохова и меня, сидевшего с ним (до чтения) на самом конце стола, не курил. <���…> Кончил, раздались аплодисменты. Н. С. встал, протянул мне руку: «Поздравляю. Спасибо». Тут пошли было некоторые реплики похвалы, но Сурков 628быстро сообразил, что «обсуждение» не должно быть, и предложил тост за необычный факт прослушивания главой великого государства в присутствии литераторов, в том числе иностранных, нового произведения отечественного поэта! Потом я, решительно не принимавший ничего за столом (как и накануне), попросил у Н. С. разрешения (это было довольно смело) «промочить горло». Он пододвинул мне коньяк, я налил. «Налейте и мне, – сказал он, – пока врача вблизи нету». Когда я наливал ему, рука так позорно дрожала, что это многие заметили, но, конечно, это могло быть отнесено только за счет волнения. – И, собственно, дело совершилося, – подошел Аджубей 629с конкретными предложениями, посулами соблюдения всех необходимых условий и т. п. ( А. Твардовский . Новомирский дневник. 1961–1966. С. 184–185).