Давид Самойлов - Мемуары. Переписка. Эссе

*

Почему так подробно запомнилась первая встреча? У памяти, как у любви, своя железная логика. Хоть и женская.

*

Проходит какое-то время, и Зураб начинает доводить нас цитатами из Межирова. Я креплюсь, а Генка взрывается.

— Что, завтра к дяде Саше пойдем?

— Ну, ребята… — Чистый плагиат.

Я говорю, что завтра уже можно идти к Самойловым. После второй встречи мы выдержали месячный срок, приличия соблюдены, так что.

Стоит черный март. Голые ветки деревьев, грязный свалявшийся снег и резиновая каша под ногами. Весной Опалиха еще страхолюдней. Злобно заливаются цепные собаки. У сельпо матерятся мужики в засаленных ватниках. Издалека повизгивает двухрядка. Картинка из третьей пятилетки.

Долго возимся у порога, счищая пуды с башмаков. Входим уже без объяснений и ведрами не гремим. Нам опять рады.

В кресле-качалке гость.

— Познакомься, Саша, мои ребята.

Мы с Генкой ревниво смотрим на Зураба, пусть подходит первым, ему есть что цитировать.

Межиров медленно поднимается и старомодно раскланивается. Лицо у него выпуклое, крупные губы и глаза. Смотрит сквозь нас.

— Мы на минутку, — начинаю я, словно не замечаю умоляющего зурабовского взгляда.

— Ну что вы, ребята, у нас обычные посиделки. — Давид Самойлович даже из вежливости не станет кривить душой.

Межиров снова усаживается и возобновляет рассказ о каком-то неожиданном приключении, с середины не слишком понятно про что. Сильно грассирует и немножко заикается. Увлечен настолько, что не может удержаться от все новых и новых подробностей.

Полчаса напрягаем внимание. Очень запутанная история. Впрочем, Межирову все равно, слушают его или нет. Он только вздрагивает, когда Зураб в очередной раз вскрикивает: что вы говорите? не может быть! в самом деле?

Выручает Галя, и мы с Генкой углубляемся в чаепитие. Вдруг слышу: Надя… Надя… А? Давид Самойлович что-то спрашивает.

— Совсем как у вас в стихотворении — «я помню, что было со мной до рожденья…»

— Конечно, было, — отвечаю. — Только бы снова не нашло…

Давид Самойлович прыскает, теперь Межиров в недоумении. Галя посмеивается, она любит острые ситуации.

— Саша — мистик, — говорит Давид Самойлович, словно извиняясь, но с уважением.

Межиров удовлетворенно кивает и подсаживается к столу, придвигает к себе стакан с чаем, делает несколько быстрых глотков и… кажется, у него в запасе еще одна история.

Тут Гена вспоминает, что у его племянника сегодня день рождения и надо срочно отбить телеграмму. Гена в семье старший ребенок, младшие учатся в школе, но он третью неделю не получает писем из дома, мало ли что могло произойти.

— И посылку сообрази, — даю я дельный совет, — все дети помешаны на сгущенке.

Зураб смотрит на меня ненавидящими глазами, межировские «Проводы» сводят его с ума.

Давид Самойлович видит наши хитрости насквозь и сам рад слукавить — ну не возникло контакта, что поделаешь.

— Конечно, — выговаривает старательно, — семья — святое дело.

Хорошо, что Гали нет в комнате, она болезненно реагирует на любые сентенции, тем более семейного толка, весь дом на ней.

В электричке Зураб демонстративно садится подальше от нас.

— Вот, человека обидели, — подытоживает Генка.

— Просто мы с тобой однолюбы.

*

Вечер в ЦДЛ, посвященный 50-летию Самойлова, был для нас неожиданным подарком. Неужели что-то сдвинулось в чиновничьих верхах и возвращаются поэты на круги своя? Нам так хотелось, чтоб это оказалось знаменьем.

Галя волновалась ужасно, такой я ее не видела. Всегда строгая и беспрекословная, она растерялась, словно застигнутая врасплох, и щеки ее пылали сильней, чем ее вишневая кофточка. Роль распорядительницы давалась ей с трудом, но она в момент улаживала сотни мелких и каверзных вопросов организационного порядка. Мы носились за ней, как хвост за кометой, и больше мешали, чем помогали, но она не сердилась, а радостно подбадривала нас.

Зал был переполнен, сидели в проходах, прямо на ступеньках, стояли у дверей. Однокурсники с боем «держали» нам места, в последнюю минуту мы протиснулись в шумную середину, и Давид Самойлович вышел на сцену. Захлопали сразу и горячо, долго не могли остановиться, словно боялись, что на этом все и кончится.

Честно говоря, не помню, кто и что говорил в приветственном слове, сцена прыгала перед глазами. Мы ждали Самого.

Давид Самойлович начал спокойно, несуетливо, как бы продолжая кем-то прерванный разговор, и зал успокоился и затих.

Я почему-то боялась, что он вот-вот собьется, и повторяла про себя строчки, как будто знала их лучше, чем он, и могла подсказать в любую минуту. Генка лихорадочно листал нашу общую тетрадку, по-видимому, с той же целью. Зураб и вовсе закрыл глаза и пропал из виду. Представляю, что творилось с Галей. Может, поэтому он ни разу не сбился?

Потом выступали чтецы, признанные мастера худслова, но мне казалось, что в их исполнении стихи звучат фальшиво. Да и кто мог сравниться с ним?!

Вечер так затянулся, что не мог закончиться сам по себе, его можно было только прервать. Это и сделал Давид Самойлович, прочитав еще пару стихотворений, и поднял руки, словно сдался в плен. Аплодисменты взлетели и стояли в воздухе, пока не рассыпались на звонкие хлопки.

Мы постеснялись пойти к нему за кулисы — намечался банкет, напрашиваться не хотелось, могла возникнуть неловкая ситуация.

Только спустя месяц, когда увиделись вновь, поняли, что он искренне обиделся. Еле-еле объяснились. Покачал головой, поусмехался.

— Какие вы еще дети…

Сделал несколько шагов в сторону, вдруг вернулся и сказал как ни в чем не бывало:

— Когда придете? Завтра? Давайте. Задобрим роковую дату.

*

Даты требуют подарков. Чем же можно порадовать Самойлова? Стихами? Но с ходу вряд ли получится. И потом стихи не пишут, они пишутся сами, не надо преувеличивать роль яблока в классической механике.

А что если сочинить пародию? Добрая шутка всегда уместна.

Ломаем головы. Общими усилиями набирается с десяток вариантов, но все они какие-то вымученные.

Я предлагаю тему: поэт, постель и ванна. Две строчки уже напрашиваются:

Но дальше не идет. И тут мы совершаем открытие — Самойлов не поддается пародизации! Можно схитрить на подмене смысла, сутрировать интонацию, но воспроизвести его образный строй в комической аранжировке — не-а. Многие пробовали, но хватило только Левитанского, и то на одну строчку [345] Имеется в виду пародия Ю. Левитанского, состоящая из замены в строке одной буквы: «А эту Зину звали Анной». Удивительно, что мимо автора воспоминаний прошла пародия Левитанского «Арфа, Марфа и заяц», опубликованная до описываемых событий в сборнике «День поэзии 1969», опровергающая высказывание «Самойлов не поддается пародизации». .