Давид Самойлов - Мемуары. Переписка. Эссе

— Тянете, если говорить о лирике, — ответил я убежденно.

— И я думаю, что, пожалуй, тяну.

Помолчали. Потом С. вздохнул и сказал:

— А на Федора Ивановича не тяну.

— Не тянете.

— Нет у меня той неограниченной свободы, которая была у него, — твердо сказал С.

Снова помолчали.

— Знаете, В. С., я еще вполне мужчина, — сказал мой друг. — Поэтому я и поэт. Пока я мужчина, я буду поэтом. А когда перестану быть мужчиной, перестану быть и поэтом. Тогда я лягу и умру.

С. ритуализировал питие. У него сложился своеобразный кодекс, сформулированный в афоризмах, отточенных временем.

— Первые три рюмки надо пить подряд, по возможности без перерывов. Чтобы почувствовать. После этого можно сделать паузу, расслабиться, откинуться на спинку стула, закурить.

— Самый плохой коньяк лучше самой хорошей водки.

Так говорил С., хоть, я знаю, не все с ним согласятся. Однажды он пришел ко мне на вечеринку уже под хмельком и потом, опрокидывая с самыми небольшими перерывами рюмку за рюмкой, приговаривал:

— Коньяк — это вещь.

— Не спорьте, В. С., коньяк — это вещь.

— Что тут не говори, а коньяк — это вещь.

И так далее на разные лады.

Как-то я поделился с ним радостью, что хватило предосторожности купить коньяку больше, чем казалось нужным, и участники застолья были вполне удовлетворены.

— Вы разве не знаете моего золотого правила? — спросил он. — Коньяку надо покупать эн плюс одну бутылку, где эн — необходимое и достаточное количество бутылок.

С. вообще был воздержан в еде, а за рюмкой не ел почти ничего.

— Закусывать — значит переводить и питье, и еду.

И пояснял: пьют, чтобы испытать хмель, а закуска этому препятствует. Не употреблял безалкогольных напитков.

— Пепси-кола? Это же хорошо темперированное мыло.

В ИФЛИ С. учился на французском отделении. И теперь, выпив, вдруг объявлял:

— Рабочий язык французский!

И переходил на французский.

Когда С. был один, я пытался — безуспешно — ограничить его. Он говорил:

— Encore un verre, B. C.! Je vous prie!

— Il ne faut pas, Д. С.!

— Il faut, mon ami!

— Il ne faut pas, cher maitre! [422] — Еще один стакан, В. С.! Прошу вас! — Вы не должны, Д. С.! — Вы должны, друг мой! — Вы не должны, дорогой мэтр! ( фр .)

И так далее.

Мы были вчетвером в ресторане с женами, ресторан в пятнадцати минутах ходьбы от дома С. Вышли, и С. стал искать такси. Я сказал, что после ресторана лучше идти домой пешком, погулять.

— Из ресторана полагается возвращаться на такси, — безапелляционным тоном сказал С. — Это ритуал.

И ритуал был выполнен.

В заключение этой главы — случай, о котором не стал бы говорить, если бы хотел приукрасить наш быт, если бы не произошел он со столь неординарными людьми.

В совете Тартуского университета защищала диссертацию моя ученица. Работа ее была посвящена истории русской рифмы, и я пригласил С. приехать на защиту. Первым оппонентом выступал Ю. М. Лотман, вторым — В. А. Сапогов [423] Сапогов Вячеслав Александрович (1939–1996) — литературовед. . Аргументированно поддержал диссертантку С. Защита вылилась в серьезное научное заседание. Ученая степень была присуждена единогласно.

Вечером мы были в гостях у Ю. М. Лотмана и З. Г. Минц. Когда С. поднялся уходить, стало ясно, что одного его отпускать нельзя. Я сказал, что провожу его в гостиницу. Лотман с тревогой посмотрел на нас, не знаю, что подумал обо мне, и сказал, что тоже проводит. В этот миг я почувствовал прилив благодарности к нашему несравненному ученому. Как только мы втроем вышли из дому, С. отключился. Со значительным трудом мы добрались до гостиницы, а в ней — до номера на втором этаже, который С. делил с Сапоговым… Без помощи Лотмана не знаю, что было бы.

Иногда меня спрашивают, на чем держалась наша с С. дружба. О себе мне сказать легко. После его смерти я почувствовал, что из моей жизни ушла большая доля радости, веселости. С. не был оптимистом, я еще об этом скажу, он на редкость остро воспринимал диссонансы бытия, и тем не менее ему была присуща органическая жизнерадостность и в некотором смысле гармоничность мироощущения. Каждая его книга, почти каждое письмо, часто со вложением стихотворений или поэм, каждая встреча приносили сноп света. Общаясь с С., я остро чувствовал, что держу руку на пульсе поэзии.

Что видел С. во мне? Он вел дневник. Теперь он опубликован [424] Самойлов Д. С . Поденные записи: в 2 т. — М.: Время, 2002. . В нем не меньше двух десятков записей обо мне, в том числе такая, как загробный привет. Я привел ее в одной из предыдущих глав.

Я сказал, что, несмотря на жизнерадостность, С. не был оптимистом. Жизнерадостность была стихийной: оптимизмом же он не страдал, как умный человек с обостренными чувствами. К тому же он был глубокий невротик: ведь с определенной точки зрения поэтический дар есть невроз навязчивых состояний. Сейчас, пересматривая его письма, я удивляюсь тому, как часто он жаловался на периоды крайнего декаданса, как он определил такие перепады настроений в одном из писем (28.10.81).

«Дорогой В. С.! Наконец-то собрался Вам написать. Была какая-то апатия и невозможность ударять в машинку» (6.10.83).

«Дорогой В. С.! Давно не писал Вам по трем причинам. 1. Поездки. 2. Болезни. 3. Хандра» (20.06.84).

Следующие две открытки относятся тоже к 80-м годам, но даты на штемпелях не видны. Первую привожу полностью.

«Милые-дорогие Баевские! Простите, что долго не писал вам. Не сердитесь, дорогой В. С., ничего не случилось, пожалуй. Просто шла кавалерия вниз. Тоскую. Изредка пишу стихи. Отдал книгу в Таллин. В начале года должен выйти том лирики. Не считайтесь письмами. Пишите. У нас — великий ремонт, съевший все деньги и силы. Ваш Д. С. С Новым годом! Счастья Вам и Э. М.» [425] Судя по тексту, письмо написано в конце 1984 г. Упоминаются книги: Самойлов Д. С. Голоса за холмами: Седьмая книга стихов. — Таллин: Ээсти раамат, 1985 и Самойлов Д. С . Стихотворения. — М.: Сов. писатель, 1985. .

Начало другой открытки: «Дорогие Баевские! Не обижайтесь, что пишу редко. Я не в фазе».

Вот начало письма, полученного мною в Смоленске 25 декабря 1981 года после поездки в Ленинград, откуда я просто так, без всяких дел, позвонил С. в Пярну.

«Дорогой В. С.! Ваш звонок из Ленинграда был удивительно кстати: Галя в Москве, заболел Павел. Спасибо за добрые слова. У меня никаких внутренних и внешних событий, кроме тех внутренних и внешних, которые происходят и не могут не волновать».

Позволю себе обратить внимание читателя на тонкую игру слов в последней фразе. Было бы жаль, если бы читатель прошел мимо нее. Первый раз внутренние и внешние события — это настроение С., здоровье, общий тонус (внутренние) и семейные обстоятельства, литературные дела и т. п. (внешние). Второй раз имеются в виду внутренние дела нашей страны, реакция последних лет брежневщины; и внешние дела нашей страны, прежде всего безумное вторжение в Афганистан. Хорошо видны две причины, влиявшие на мировосприятие С.: разные домашние осложнения и неприятие государственной политики. Он разделял судьбу многих.