Давид Самойлов - Мемуары. Переписка. Эссе

Весной 1986 года книга вышла в «Советском писателе». Вскоре летом одна знакомая отдыхала в Пярну. Там состоялся вечер С., на который она, конечно, пошла. Когда он кончил читать стихи, стали задавать вопросы. Она поинтересовалась его мнением о моей книге.

— Я ее еще не прочел, — ответил С. — Но вообще приятно: на обложке — «Давид Самойлов», а писал не ты.

Я-то знал, что он дважды прочел ее в машинописи. Он отшутился. Я видел, что С. с чем-то борется, когда оказывается перед необходимостью формулировать свое отношение к моим писаниям о нем. Конечно, я огорчался.

Компенсацией служили одобрительные рецензии в «Новом мире», «Вопросах литературы» и еще нескольких центральных журналах. (Я никогда в жизни ни одной рецензии на свои книги не организовал.) Наши интеллектуалы любят С., я получил отклики В. Кондратьева, А. Ваксберга, А. Иванова (сатирика), Л. Лазарева, А. Вознесенского и много других. Книгу крали в библиотеках, в том числе в Библиотеке имени Ленина в Москве (она издана в удобном для этой цели формате). Я подарил библиотеке новый экземпляр — украли и его. Это ли не успех? Подобные сведения доходили до С., со всех сторон он слышал похвалы книге (знаю об этом с его слов и из его писем), и отношение его менялось. Как только тираж вышел, я послал С. десять экземпляров: я предвидел, что при своем настороженном отношении к моему труду он сам книгой не запасется, и надеялся, что она ему все-таки понадобится. Скоро от моего друга стали поступать просьбы прислать еще, если есть запас. У меня был! В несколько приемов С. получил от меня экземпляров 30, и все не хватало. Представляю себе, как он изощрялся в дарственных надписях. Одну из них он мне подарил на отдельном листке. Он ее сделал на моей книге «Давид Самойлов. Поэт и его поколение» якобы от моего имени, даря ее рижскому литератору Ю. И. Абызову [430] Абызов Юрий Иванович (1921–2006) — литератор из Риги, друг Самойлова. Собрал многочисленные шутки, экспромты, автографы Самойлова, предназначенные для круга общения. Составленная Абызовым книга Самойлова «В кругу себя» вышла в 2001 г. в Таллине в изд-ве «Авенариус». Большая часть материалов, собранных Абызовым, вошла также в издание «В кругу себя», составленное Г. И. Медведевой (М.: ПРОЗАиК, 2012). :

13 мая 1987 года, ровно год спустя после выхода книги в свет, С. вдруг написал мне: «Перечитал Вашу книгу обо мне. Понравилась. Там есть мелкие неточности биографического порядка. Исправим во втором (дополненном) издании. “Дезиковедение” пополняется».

И нужно назвать еще одно обстоятельство, которое связывало нас с С. Мы оба любили стихи на случай: эпиграммы, дружеские послания — то, что в предпушкинское и пушкинское время называлось легкой поэзией. О себе я говорю в прошедшем времени — любил, — потому что со смертью С. у меня почти пропала охота к этим упражнениям, в которых он был великий мастер, а я — всего лишь именно любитель. Мне временами казалось, что в стихотворном фехтовании со мной С. находит защиту от тяжелых мыслей и обстоятельств, обступавших его время от времени и доводивших до суицидных настроений.

Часто я первый предлагал — без надежды на победу — дружеское соревнование, и он почти всегда тут же с готовностью принимал вызов. Часто инициатива исходила от него и откликался я. Вот гостили мы с женой у него и Галины Ивановны в Пярну. Собрались к обеду, и С. говорит:

— В. С.! А я сочинил на вас эпиграмму. Прочитать?

И лукаво на меня смотрит: скажу ли я «да» в присутствии дам?

Я сказал «да». Он произнес:

Все засмеялись снова.

Мы вместе шли сквозь нелегкое время, и шутливая поэзия хоть иногда, хоть немного амортизировала его удары. Будем ей благодарны. Но об этом — далее.

Когда вышла моя книга о Давиде Самойлове, один друг спросил меня: почему я в ней не затронул вопроса о том, как С. осознавал свое положение еврея — русского поэта. Я задумался: и вправду — почему? И тут же понял: за все годы нашей дружбы С. почти и не заговаривал на эту тему. У меня сложилось впечатление, что никакой проблемы для него в этом не было. В книге «Голоса за холмами» он высказался на эту тему публично:

Мне выпало счастье быть русским поэтом.

Он скорбел о разброде и грызне в литературной среде. Он отнюдь не был кроткой овечкой, но ни разу не выступил в печати ни в стихах, ни в прозе с отражением изобиловавших передержками нападок, которым хоть не часто, но подвергался со стороны небольшой группки литераторов. Вместо этого написал:

Отношением к пушкинской традиции С. сближался с кругом современников, центром которого была Ахматова. Л. К. Чуковская познакомила С. с Ахматовой в 1962 году [431] Самойлов познакомился с Ахматовой в конце 50-х гг., навестив ее на Ордынке. Ей же посвящено стихотворение «Я вышел ночью на Ордынку», написанное в 1960 г. Баевский здесь ошибается. , и Ахматова сразу почувствовала в С. «своего» поэта. Позднее он посвятил ей несколько пронзительных стихотворений, высоко ценил поэтов из ее окружения — Бродского, Арсения Тарковского и Марию Петровых, внимательно присматривался к поэтам, шедшим на смену, — к Татьяне Бек, Олегу Чухонцеву, Олегу Хлебникову.

Давид Самойлов прожил без трех месяцев семьдесят лет. Судьба дала ему быть воином и поэтом, пролить кровь за Отчизну и обогатить ее культуру. Он не стяжал богатства, даже прочного достатка, до последних дней должен был работать из куска хлеба для себя и своей семьи. Делал он это легко, никогда не жаловался, слова о денежных затруднениях непременно снабжал шутками. Любил становиться в позу беззаботного поэта, гуляки праздного, а сам был работяга, умело распределял время, внимание, силы между самыми разнообразными литературными трудами.

Я листаю страницы памяти и дневника, и передо мной проходит 17 лет полной внутреннего драматизма нелегкой жизни необыкновенного современника. Я перебираю толстую стопу его писем, и передо мной проходит та же жизнь, но уже в иной плоскости, одухотворенная самойловской шуткой, мыслью, иронией, афоризмом, парадоксом. Потом я достаю из папок его стихи, в разное время полученные как отклик на мои, или по какому-то житейскому случаю, или без всякого внешнего повода — и та же жизнь в третий раз поворачивается передо мной новой гранью. Мелочи быта, остановленные мгновенья, друзья и недруги, домашние дела предстают в юмористическом свете, иногда с привкусом горечи. В этих текстах есть подробности, которые могут быть прояснены только им и мною, да еще самыми близкими людьми. Он уже все сказал. Наша обязанность — сохранить и донести до читателей его тексты и, насколько возможно, обстановку, в которой они создавались.