Василий Титов - Соловьи

Но для того чтобы знать, чему и как Павел должен был учиться, необходимо хотя бы схематично познакомиться с курсом его обучения. Как уже сказано было раньше, Павел, выдержав испытательные экзамены, поступил на факультет почвоведения и агрохимии кафедры почвоведения и избрал для себя почвоведение как основную дисциплину.

Ну, что учат на первом курсе факультета почвоведения и агрохимии?

Как и теперь, так и тогда первый курс и в этой академии — общеобразовательный, на нем никакой специализации нет. Обучение идет в стенах академии, студенту первого курса дается основа, как бы база, от наук — по химии, физике, биологии. Обязательны также дисциплины гуманитарных наук.

По окончании курса — практика в совхозных или колхозных хозяйствах, главным образом в смысле изучения машин. До минувшей войны не обязательно было студенту уметь даже трактор водить — в программе обучения этого не было. Только много лет спустя после войны ввели для студентов обязательное правило: не только знать, как трактор устроен, но и как пользоваться им, то есть уметь на нем работать. Новшество хоть и запоздалое, но не малое.

Со второго же курса программа обучения ширится. Тут надо штудировать дисциплины от прикладных понятий по микробиологии, без чего не может быть науки о почве, от понятий об аналитической химии и внесении удобрений в почву до изучения всех основных сельскохозяйственных машин, на которых до войны студенту также работать не полагалось. Почему? А кто его знает — почему! Почему одно время в наших школах не преподавали русской истории? Почему в тогдашних старших классах не полагалось никаких уроков труда? Здоровенные баловни из десятых классов выходили в жизнь, не умея гвоздя в стенку вбить.

Со второго курса, правда очень немногие, те, кто, прямо скажем, поталантливее, кто уже с твердым заделом, от кого «ждать ума» можно, отправляются работать на лето с экспедициями почвоведов. Из этих в большинстве случаев и выходят потом специалисты большой руки.

На третьем курсе кончается подкладка, начинается формирование специалиста. Упор — почвоведение, агрохимия. Подкладка у студента уже есть, студент должен уже не только брать, а и сам давать. Значит, должен уже уметь работать. Тут уже начинается деление на специальности. Тут студент уже или почвовед-агрохимик — умей удобрения применять, или агрохимик-почвовед — умей найти почве нужные удобрения, найди их и в ней самой. Знание агрохимии и почвы здесь уже святая святых, без них дорога только за ворота.

С окончания третьего курса начинается учебно-методическая практика. Теперь студент уже не иждивенец науки, а сам работник. Его учат в поле ставить нужные опыты, закладывать их с практической целью на больших площадях. С мая до сентября длится такая практика, а точнее, уже самостоятельная работа в колхозах и совхозах: с третьего курса студента словно бы в путь-дорогу собирают. Теперь он уже не студент, а специалист!

Четвертый курс — дипломная работа, нечто вроде государственного экзамена. Тут работай во все тяжкие. Закончил работу, защитил ее — дорога и к научной и к практической работе открыта широкая. Агрохимики идут в хозяйства страны, почвоведы — в экспедиции, на поисковые дела.

Вот куда вело учение на кафедре почвоведения Павла Головачева!

Его сверстник Вадим Кушнарев с первого курса ушел с головой в учение. Правда, оснований любить эту науку у Вадима было больше, чем у Головачева: как-никак сын опытника, с детства знакомый с землей, с думами о ней, с помыслами о ней. Он, как только вошел и сел на скамью в аудитории своей кафедры, так сразу и попал, как в свое хорошо слаженное и совсем ему привычное седло. Ему теперь с этого седла было видно далеко, все сводилось к тому, чтобы всегда в положенный час и время достигать тех далей, которые он видел.

У Вадима были такие свои думы. Головачева такие думы не посещали потому, что мало знал, и потому, что был его взгляд на почву ограниченно практичен. Он считал, что почву надо знать лишь так хорошо, как хорошо можно получать с нее хорошие урожаи. Вадим смотрел на это иначе. Урожаи-то урожаями, а вопрос о том, можно ли и как это можно, — но из почвы надо делать такой субстрат, от случайностей которого не зависели бы усилия хлебороба в ту или иную сторону, не колебались бы чашки весов в сторону хорошо получать или получать плохо.

В думах его была загвоздка такого свойства, что ее еще ни разу не решал ни один великий муж агрономической науки, а именно та загвоздка, которая диктовала поиски путей соединить агрономическую науку в единое целое не только с почвознанием и умением управлять почвой, а еще и с биологией растений, где основное бы место заняла селекция.

Формула получалась такая: агроном плюс знание почвы и умение по своему усмотрению управлять ею плюс биология растения, связанная с почвой, то есть такая наука, которая давала бы возможность выращивать на управляемых почвах такие растения, нужные человеку, что качественный и количественный рост их не зависел бы от «матушки виты», а зависел бы от знаний агронома, умеющего управлять и почвой и растением.

Вот о какой агрономической науке и думал Вадим. Парень он был с загадом.

С первого курса Вадим Кушнарев как сел в свое седло, так и поехал в нем, и уж не вылезал из него до самой войны. Бывало, на лекциях с первого курса он целые тетради исписывал, не пропуская даже общих мест, читаемых преподавателем. А как конец занятиям — он не на Мазутный спешит, а идет в академическую библиотеку и допоздна в ней работает, подбирая по каталогу те книги, которые были ему нужны, чтобы лекцию углубить. Так работал Вадим.

Что же Головачев? А ничего особенного! Баловень школы, в которой ему было вложено в голову, что у у нас «все для подрастающего поколения», что оно «надежда и опора наша», пользуясь природным даром отличной памяти, он изредка делал на лекциях какие-то записи в общей своей толстой тетради, говаривал, как в школе, что знать надо только основное, потому что все, что «сбоку — только приложение», которое не найдет практического потом применения, и так, отсидев часы, катил на Мазутный, к Лешке, а потом до полночи шалындал.

Он и на лекциях вел себя независимо. Сидит, слушает, смотрит в окно или рассматривает свои ногти. Но вдруг как оживится, как перемигнется с кем-ни-кем, как застрочит записочку да и пошлет ее преподавателю. Полагалось здесь после лекции в течение минут десяти ответить преподавателю на конкретные, касаемые читаемого вопросы. А Павел возьмет да и пошлет такой вопрос, который вовсе читаемого не касается. Но преподаватель все же должен же ответить! Не ответить — сойти за неэрудированного! Стыд и срам! И приходилось преподавателям отвечать и на посторонние вопросы.