Василий Титов - Соловьи

— Решаете то, что неразрешимо? Разве известно нам, что вперед произошло — курица или яйцо?

— Спросите у океана, — отвечал Кушнарев, — если вас это очень волнует. На мой взгляд, этот вопрос не стоит яйца даже выеденного. О первопричинах мы говорим потому лишь только, что хотим их знать для извлечения из этого большей пользы для человечества. Иначе этим вопросом и заниматься не следует.

— Вы о человечестве говорите так, как будто миллион лет жить собираетесь, — зло заметил Головачев.

— Не я, так мои потомки, — отпарировал Вадим.

— Вот дает, вот дает! — кричал Еремей Кривых, восторженно глядя на своего друга.

Головачев молчал.

Тогда беседа эта тем и кончилась. Павел не особенно-то вникал в такие разговоры в свой первый год жизни в академии. С первого курса, ближе к середине зимы, его уже начали одолевать сомнения в том, что то ли он выбрал себе на всю-то жизнь, его ли это наука, которую ему предстоит изучить? К этой поре уж что-то очень часто стал задумываться Павел насчет «стационарных» профессий, «сидячих». В чем тут дело? Да уж больно по душе пришлась Павлу шумная городская жизнь со всеми ее удобствами и неудобствами. Шалынданья с Лешкой открыли ему доступ к иному обществу. Среди его знакомых были уже авиационники, философы, тихие химики, машиностроители, то есть как раз люди тех профессий, существование которых было связано, по его представлению, со «стационаром», «окопом на одном месте». «Не продешевил ли я? — раздумывал часто Павел над этим вопросом до исступления, до головной боли. — Всю жизнь шататься по полям, жить в колхозе? Перспективочка!»

— Погодь, погодь, — убеждал его Лешка, когда нервничающий Павел заговаривал с ним на эту тему, — погодь, поправимо! Теперь тебе уж не махнуть в другое вузие. Укрепись здесь и жми на ученую степень. Аспирантура — и путь к стационару открыт. Но условие: выдержка и выдержка! Пониме?

«Пониме» у Павла было, терпения же никакого. С этими своими настроениями он так проболтался и прошалындал до последнего зачета и так провалил его, что когда выяснилось, что он многого твердо не знает, то и встал сам по себе вопрос об отчислении Павла из академии.

Когда Павел узнал об этом, он пришел к декану и с угрозой заявил:

— Попробуйте отчислить!

Декан в тупик встал, не зная, что под этим подразумевать и кто он, этот Головачев. Время было такое, что можно было ожидать неприятностей и от студента. И декан смутился.

Вот тогда впервые досталось Головачеву от Кушнарева! Во-первых, Вадим не постеснялся высказать ему свое мнение о его шалынданьях прямо в глаза и при всех прямо в общежитии, чем привел в неописуемый восторг друга своего Еремея Кривых, кричавшего:

— Вот дает! Вот дает!

Во-вторых, не постеснялся Вадим поставить вопрос о недостойном поведении Павла на комсомольском собрании факультета, заявив, что все же он за то, чтобы просить декана дать Павлу переэкзаменовку, потому что верит в его истинное призвание.

В это истинное призвание Головачева Вадим не верил. Сказал он это лишь для того, чтобы помочь Павлу удержаться, не дать разгореться темпераментным комсомольским сердцам студентов, которые под горячую руку могли и одобрить решение декана.

Как-никак, а выступление Вадима помогло сформулировать отношение комсомольской организации к своему однокоштнику и послать делегацию просить декана об оставлении Головачева на факультете с непременной переэкзаменовкой.

Когда Головачева «били» — он молчал, не оправдывался. Когда же отношение к нему прояснилось, он выпрямился, с молчаливой сдержанностью «нанес» извинение декану. Очень многим, очень, и не всем сразу, а каждому в отдельности, встречая в аудитории, общежитии, на улицах, пожал в знак благодарности руки очень многим факультетским товарищам. Вадиму же руки он не пожал, решив озлобленно про себя: «Может быть, с этим умником придется когда-нибудь стукнуться». Чем-то больно, очень больно задело Павла отношение к нему Кушнарева. Павел, не любивший ничьих превосходств над собою, принял это как кровную обиду. Он даже решил, что в Кушнареве таится какая-то опасность для него, и решил «встать на сторо́жу». Ведь это он сказал про него на собрании — «шалындарь», ведь это он намекнул про «стаканчики граненые» и «стройные ножки». Защищай, но знай, как защищать!

И когда испуг прошел, когда все вновь стало на место, Павел Головачев решил: «Врастать! Вживаться!» «Образование, — думал он, — нужно. Оно будет в тягость до тех пор, покуда ты его получаешь или покуда через него не выйдешь в дело, в жизнь. А потом его легко бросить, забыть и пользоваться не им, а только тем, что оно дало тебе для жизни практического. К тому же всякое образование можно повернуть так, что оно к стационару приведет».

И от этой мысли он уже был в восторге. С этого дня Павел больше никогда не думал о том, что будет с ним через год, через четыре.

Утвердившись в этом, Павел переменил и отношение к Лешке. Переменил не настолько, чтобы совсем отшатнуться от него, но и не совсем настолько, чтобы не продолжать шалынданий с ним. Да и сам Лешка переболел тем случаем, что произошел с Павлом. Про то, что он спаивает Головачева, слухи до парткома дошли. В парткоме у Лешки по этому поводу был серьезный разговор. Выпутался Лешка из этого положения легко, но положил, по уговору с Головачевым, «помене на глаз кому попадаться».

Заметив в Павле перемену в характере, Лешка более доверительно стал к нему относиться, чем прежде. При встречах он сообщал ему новости «первого сорта». Откуда брал эти сведения Лешка, Павел не знал. Но они всегда поражали его точностью и достоверностью. Всегда то, что он сообщал сегодня, назавтра подтверждалось.

— Так-то вот, — заканчивал Лешка часто свои сообщения и спрашивал Павла: — Закаляемся? Значительное время идет!

А Павел, решивший «вживаться», решил и «закаляться». Он и круг людей наметил себе для общения какой-то другой, и учиться стал с упорством. В заботе о друге Лешка пошел еще дальше. Как-то раз он сказал Павлу:

— Я тебя укреплю.

— Как? — спросил Павел.

— Увидишь!

И укрепил. Как-то раз познакомил Лешка Павла с начальником отдела кадров. Это была сдержанная, внимательная женщина лет сорока, курившая папиросы и говорившая басом.

Познакомил будто бы так себе, ни для чего, а получилось со смыслом. Этот смысл Павел уловил разом. Ольга Михайловна — так звали женщину — пригласила бывать у нее почаще. И это Павел понял так, как, ему казалось, надо. Внимание Ольги Михайловны Павлу нравилось. Новое, как Павлу казалось, серьезное отношение к нему Гиревикова — тоже.

Скоро — а было это в ползимы второго года обучения — избран был Павел членом студенческого профсоюзного комитета. В эту дверь он прошел с ходу. Выдвигала кандидатуру его Ольга Михайловна.