Василий Титов - Соловьи

Догнал Сашка Павла Матвеича уже около Порима, у старого сельского, когда-то богатого кладбища. Окликать он его не стал, боялся, а Павел Матвеич шел под луною не дорогой, а краем кладбища, которое давно уже было разгорожено. Сашка заметил, как Павел Матвеич остановился около старого, высокоствольного вяза. Он помнил — там стояли белые высокие надгробия из белого камня каким-то поримским жителям. Дерево, посаженное, может быть, вскоре после похорон, выперло между многопудовыми надгробиями свой могучий ствол и ребристые сильные корни. Одно надгробие корни свалили набок, другое накренили, и оно едва держалось на ребре. Почему у этих надгробий остановился Павел Матвеич, Сашке было невдомек. Но Павел Матвеич остановился и подумал: «Жизнь! Жизнь! Сильна!» И пошел дальше.

Но, может быть, у вас возник уже недоуменный вопрос: откуда в нашу повесть вдруг прорвалась Елена Сергеевна и почему Головачев вдруг стал думать о ней? Но известно, что в жизни вдруг почти никогда ничего не бывает. Не вдруг Головачев начал думать серьезно о Елене Сергеевне, не одним разом. Он стал о ней думать серьезно много спустя после того, как приехал в Порим и когда его все чаще стали посещать мысли и об одиночестве, и о том, «вживется ли он в среду». Вначале главным для него было только своя, его личная судьба. Вот почему не могла Елена Сергеевна с первых дней приезда Павла Матвеича в Порим войти в его жизнь и думы. А вот когда жизнь подвела Павла Матвеича к решению вопроса о своем угле, об отстойке, когда стало ему понятно, что без женщины, без жены ему ничего не решить, вот тогда он и стал думать о Елене Сергеевне всерьез.

Кто же она такая, «она одна», имя которой Елена Сергеевна?

Елена Сергеевна Булыгина — врач маленькой медвешкинской, на десять больничных коек, на четыре родильных, скромной больницы. Весь «причет» ее, как говорил сторож, он же и завхоз, он же и дровокол и подвозчик воды Филимон Гузкин, состоял из «четырех баб, да меня, да еще сивого коня». Елена Сергеевна, обученная сестра Настасья Иванна, технички Агафья да Дарья, Филимон Гузкин — вот и весь штат больнички.

В Пориме, побывавшем когда-то «под районом», в восемнадцати километрах от Медвешкина, в двадцати от Белыни, в семидесяти с лишним от Кремнева, где теперь было колхозно-совхозное производственное управление, и никому еще не ясно было, останется ли Белынь районным центром, была и большая, хорошая больница с хирургическим, терапевтическим, зубным и глазным отделениями. Она обслуживала все селения, что были рассыпаны вокруг Порима. Маленькая же больничка Елены Сергеевны, несмотря на то что близко стояла большая и хорошо оборудованная поримская больница, была очень кстати для Медвешкина.

Кто знал историю этого села, тот помнил, как она возникла. Ее строил, вырывая из ничтожных тогдашних общественных средств, председатель Белынского укома Нестор Шаров, отец директора Поримского теперешнего совхоза, возникшего также из маленького, скромного совхоза, организованного еще в донэповские времена тем же Нестором Шаровым.

Совхоз этот он организовал на остатках полуразоренного помещичьего именьица, где был винокуренный завод. Половина Медвешкина работала на этот завод, выращивая картофель, из которого помещик гнал спирт. Нестор Шаров выдержал и тогда большую борьбу, чтобы этот завод восстановить. Были укомовцы, которые возражали против «спиртного уклона» Нестора Фомича. Но он сумел убедить, что поступить так надо потому, что медвешкинцы могут остаться без дела, без рынка сбыта картошки, стало быть, без хлеба. А хлеб медвешкинские поля рожали и тогда плохо, своего хлеба в деревнях хватало едва ли не на половину года. Укомовцы сдались — совхоз был организован.

Завел Шаров в хозяйстве крупообдирные машины, устроил маслобойку, втянул мужиков сеять гречиху и коноплю. За умеренные цены обдирали мужики на совхозных крупорушках гречу, на маслобойках жали конопляное масло, работали на полях совхоза. Завел Шаров в совхозе простое племенное коровье и лошачье хозяйство. Не рысаков орловских, конечно, растил, не битюгов, владимирских тяжеловозов или першеронов, нет. Не было у него в хозяйстве и быков-семинталов или шарнхорстовской породы. Завел он в хозяйстве таких добрых и простых породистых коней, от которых рождалась бы простая, но сильная и неприхотливая крестьянская, рабочая лошадь. То же и с коровьим племенем было — крестьянскую ярославскую и костромскую простую корову завел.

И за пять лет улучшилась порода коров и лошадей у медвешкинских и окрестных деревень мужиков. И скоро медвешкинские и окрестные мужики так оправились от порух, что принесла им и мировая первая, и гражданская война, что они уже только и думали о том, как взять в работу землю свою, чтобы лучше рожала.

Из этого совхоза убеждать мужика в выгоде коллективного труда, в преимуществе техники перед плужком и сохою выходили пластать целину первые совхозные «фордзоны» и первые агитаторы. А прежде совхоза сладил белынский предукома в Медвешкине больницу. По тем временам — немалое дело. Она нужна была здесь потому, что не было двора во всем этом длинном и бестолково размещенном по оврагам селе, где бы не болели или трахомой, или гонореей, или глистами, а то и застаревшим сифилисом. Медвешкино, сбитое из переселенных государственных крестьян брянских и калужских государственных вотчин, чуть ли еще не со времен Екатерины-матушки не расставались с этими болезнями.

За работу сел в эту больничку Прохор Антоныч Бабичев, молодой тогда, но земского склада врач, успевший уже отшагать врачом все дороги гражданской войны на юге. Скромный памятник ему на его могиле стоит сейчас на кладбище лучших людей города в Белыни. Он умер глубоким стариком незадолго до того, как в медвешкинской больничке появилась Елена Сергеевна. И о Бабичеве и о Шарове она узнала все от пожилой уже своей медсестры Настасьи Иванны. Прохор Антоныч Бабичев умер своею смертью, от старости. Все гадкие болезни вывел в Медвешкине он, умер, сделав свое святое и большое дело.

А вот белынскому предукома, позднее директору совхоза Нестору Шарову пришлось умереть иначе. В тридцать седьмом боевого товарища, уже крупного партийного работника области, воевавшего и на фронтах гражданской войны и утверждавшего Советскую власть в Белыни, делегата семнадцатого съезда партии, утвердившего окончательно и наипрочно Советскую власть на нашей земле, Нестора Шарова не стало. Его арестовали при выходе из здания обкома, где он всего полчаса назад на пленарном заседании произнес речь о «заушательстве сверху», о «попрании партийных норм и властолюбии наверху», требуя ревизии поведения «некоторых партийных товарищей». Произнес он ее ото всего горячего, боевого, как он сказал, «партийно чистого сердца», а скоро, уже вдова, его жена Надежда Константиновна получила через знакомых под строжайшим секретом весть: умер в камере на руках товарищей от сердечного приступа, будучи еще под следствием.