Василий Титов - Соловьи

«Дорогие отец, мать, Ленка! У меня предчувствие такое, что с вами больше не свижусь. Со мной случилась несправедливая беда — меня взяли. Но что бы со мной ни случилось, я еще солдат. Может быть, товарищи добавят, что со мной случится. А сейчас всех вас целую и обнимаю. Вадим. Май. 1942 г.».

А из второго листка из школьной тетради в клеточку, исписанного уже фиолетовыми чернилами, и Сергей Силыч и Ленка узнали следующее:

«Ваш сын погиб все равно как солдат. Кто из нас останется жить, тот передаст вам это. Его оболгал один из наших. Не верьте, что ваш сын был плохой человек. Мы его хорошо знаем. А тот, кто оболгал его, — плохой человек. Он учился с ним вместе. А ваш сын честный человек. Он лежит у Гореловки, за Калинином, у Ржева. Там могила его. А имени того мы называть не хотим. Сергей Дьячков. Анатолий Взрослов. Семен Седё…»

Дальше фамилии прочитать было невозможно — стерлось. И был еще под письмом год: 1942. Подписи с письма глядели четко, более четко, чем буквы самого письма. Более четко и отчетливо, чем когда пишут с боязнью смело расписаться. Одно это уже убедило отца в правде солдатских строк. Отец поцеловал солдатские эти подписи. Отец поцеловал и портрет, и письмо сына, которое было всего вторым его письмом с фронта. Сделала это и Ленка. И больше ждать им было нечего. И старик заскучал. Не раз уходил он вместо того, чтобы идти на работу в свой ботанический сад, искать по городу того солдата, который вручил ему страшную весть о гибели сына, который мог быть по фамилии и Дьячков, и Взрослов, и, вероятно, Седёлкин, но так и не сыскал его.

Елена Сергеевна кончала уже четвертый курс Иркутского медицинского института, когда умер отец. Однажды вечером, очень поздно, задержавшись в лектории, где читалась известным иркутским геологом Одинцовым лекция о природных богатствах Сибири, она вошла в этот маленький свой домишко на улице Луговой и застала отца как-то странно сникшим в старом теплом кресле, которое так недавно еще подарил ему, уезжая к себе домой, один из ленинградских старых ботаников, Семен Евграфыч Родин. Отец сидел, уронив мертво руки вдоль боковин кресла и упершись в грудь седым, не бритым давно подбородком. Глаза его были закрыты. Перед ним на столе стоял едва начатый стакан с еще теплым малиновым чаем. Так и сдало неожиданно сердце старика, так и не стало никого у Елены.

А потом у Елены Сергеевны пошла своя жизнь. Замужество. Замуж вышла, когда была уже на пятом курсе, за Виталика. Особо хорошей души в Виталике не было, о плохой Елена не догадалась. К жизни пристраиваться тоже нужно было. Как-никак, а ведь одна. И увез ее стоматолог и техник Булыгин, родом из Минусинска, на прииск за Бодайбо, куда ему выпала доля ехать и куда он сам мечтал попасть.

Молодого стоматолога приняли на прииске с распростертыми руками. Зубного врача здесь ждали не один год. Людям с плохими зубами на этой земле, где цинга портит часто здоровье многих, стоматолог ой как был нужен! С первого года Булыгин так дело повел на прииске, что у себя в амбулатории только кое-как делал челюсти и коронки. Зато дома — развернулся. В амбулатории — на всех времени нет. На дому — пожалуйста! Старую бормашину, что на чердаке в больнице валялась, починил и перенес к себе. И пошел работать за золотой песок! Уж откуда его брали больные неизвестно, только где-то брали.

В полгода Виталик Булыгин набил себе холщовый мешок весом килограмма в полтора. На второй год, когда разразился первый скандал, он имел песочку золотого уже побольше. Скандал разразился однажды потому, что как-то ночью ввалилась к нему в какой-то малиновой одёже, с малиновым лицом и прямо из тайги — на каком-то тракторе прибыла — толстая баба и завопила, что он ей медью зубы стравил. Скандал из дома перекинулся в управление рудника, к местным властям. Баба кричала:

— Я ему пригоршню песку отмерила за настоящие зубы, а он мне медь поставил. Я зарежу его.

У бабы зубы были сплошь кариозные, тронутые застаревшей цингой. По делу, зубы ее и спасти было трудно. Неделю лечил зубы этой бабе Булыгин, и мост и коронки по чести поставил, золотые. А зубы у нее через год — ломаться. Как ни доказывал стоматолог, что у нее еще и пиорея, болезнь десен, при которой обнажаются шейки зубов чуть ли не до корешков, и что медь здесь ни при чем, на зубах у нее золото, — все равно свели все к тому: зачем песком взял? Горсть золотого песку он сдал через власти в приемную, дело замяли.

А скоро вслед за этим какой-то беззубый Забий-баба, тракторист с дальнего прииска из «отбывших», ввалился к Булыгину в амбулаторный кабинет и дал ему «раза». За что? Не за зубы! Булыгин добросовестнейшим образом сделал ему обе челюсти — и нижнюю и верхнюю, все полностью из золота, кроме «присосок». Когда этот, Забий-баба явился к нему получать свои челюсти, «заправил» их, он остался очень доволен работой стоматолога. Отсыпав ему из мешочка песку прямо в пригоршню («А ну, подставляйте жменю та дивитесь, не бильше ли треба?»), пациент этот ударился гулять и дня два гулял где-то без просыпу.

А когда проспался, песочку у него в кармане меховых штанов не было и оба протеза исчезли. Вот тогда он и ринулся искать свою пропажу прямо в амбулаторию. Булыгина побил он крепко, за грудки взял, в кресло кинул. В милиции, куда звонили сотрудники амбулатории, а не сам Булыгин, Забий-баба заявил, что у него «зубной схопив пятьсот граммов того песку, з якого ему сам дви жмени дав». Разумеется, грабежом Виталик Булыгин не занимался, ограбить Забий-бабу он не мог. Пропойца просто напутал, промотав какими-то путями добытый золотой песок по «увеселениям» в поселке. В милиции Забий-бабе не поверили, что его ограбил Булыгин. Но спросили: «А где ты песок брал?» Забий-баба только тогда и опомнился и понял, что в беду попал, когда его об этом спросили. Он стал на охотников эвенков ссылаться, у которых, мол, на порох, на спирт, на консервы менял, стал валить на людей, которых уже нет, что они вместо «грошей» долги песочком отдавали, — милиция не поверила. Милиция узнала, где гулял Забий-баба, приволокла к допросу тех, у кого он гулял и картежничал, а тем временем и выясняла, как поступить со стоматологом.

В управлении прииском струхнули. И хоть знали всюду, что практика намывать песочек где-то впотаёнку и на стороне существует в районе приисков, что и всякие расчеты песочком дело не новое, решили за Булыгина не заступаться. «А ну его к черту, беды наживешь!» И хоть было у Булыгина время метнуться из амбулатории домой и кинуть свой мешочек с золотишком ну хоть в очко нужника или в колодец во дворе, да опешил побитый Булыгин. Он сидел у себя в амбулатории, тер побитые места, а тем временем бабка Анисья, женщина из одиноких, помогавшая по хозяйству Булыгиным в доме, двери милиции открыла.