Гарий Немченко - Брат, найди брата

Только теперь это куда серьезнее. И куда больней.

И все же: ночью и днем. Ночью и днем.

Ночью.

И днем.

Ему ведь нельзя было много бегать, из-за астмы он начинал задыхаться, но ему как воздух нужны были прогулки, и сколько мы с ним ходили — и зимою, и летом, при любой погоде!

И он успел полюбить крепкие башмаки — на всю жизнь.

Поздним вечером закрывший почти все вокруг осенний обложной дождь безмолвно висит над стылыми сопками, и тайга от этого кажется бескрайней, и бескрайнею кажется затопившая мир глухая темь.

Только крошечный огонек слабо мерцает среди черных ветвей где-то вдалеке.

Еще один огонек. И еще. Еще несколько… Гроздь огней.

На вершине пологой сопки густые кроны вековых сосен прошиты ярким электрическим светом, тонкая сетка дождя серебрится под фонарем над рыжим, подрагивающим от капель березняком.

Доверчиво глядят в ночь теплые окна двухэтажных корпусов, которые прячутся в гуще мокрых деревьев.

Это дом отдыха металлургов.

А на окраине его темнеют несколько одноэтажных коттеджей с редкими огнями за разноцветными шторами, и одно из таких окошек кажется особенно уютным.

За ним в хорошо обставленной комнате на первый взгляд и в самом деле царят покой и умиротворение.

Здесь, видимо, только что закончили пить чай, и пожилая хозяйка дома Эмма Борисовна Веденина с краем полотенца на плече задумчиво перетирает чашки. Сам Николай Фадеевич Веденин, директор большого металлургического завода, удобно обложенный подушками и укрытый пледом, лежит на просторном диване, а рядом с толстою книжкой на коленях сидит под торшером его шестилетний внук Максим. В низком кресле возле ярко пылающего камина расположилась с вязаньем тридцатилетняя дочь Ведениных Зоя. Она оборачивается к Максиму:

— Ну, что, дружок, передохнул?

Сын кивает ей.

— Тогда читай дальше. Дедушка слушает.

И мальчик старательно начинает — громко и чуть-чуть нараспев. «Так прошло лето и наступила холодная осень… И когда старый сэр Томас окончательно решил, что он умирает, он велел посадить себя…»

Глухо стукнула о стол чашка в руках у Ведениной. Шагнула к внуку, выдернула из его рук книжку.

— Тебе давно пора спать!

— А зачем я тогда передыхал? — спросил он удивленно.

— Зоя, уложи Максима! — приказывает Веденина, подталкивая к ней мальчика.

— В такую рань?!

— Я сказала, укладывай.

— Эмма!.. — с укором говорит Веденин слабым голосом, и теперь вдруг видно, как он уже стар и как изможден болезнью.

И потому, как нервно переглянулись женщины, как быстро выпроводила Веденина дочку с сыном в другую комнату, становится ясно, что покоя здесь нет уже давно…

Деловито поправила плед под горлом у мужа. Погас торшер. В другой комнате, едва за нею захлопнулась дверь, горячо зашептала Зое:

— Не могла найти что-либо повеселей?!

— Но он сам это попросил!

— Мало ли чего он попросит?.. У тебя своя голова. И она у тебя для того, чтобы…

— Но ты его лишаешь последних радостей… воли, наконец! А что для него всегда была его воля?

— Опять?!

— Хорошо, мама, успокойся… хорошо.

Возмущенная Веденина молча приподнимает плечи.

Зоя уложила сына, держит руку у него под щекой.

— А почему бабушка на нас с тобой опять рассердилась?.. Что мы такого сделали?

— Ничего мы не сделали. Просто бабушка очень устала.

— Потому что сильно болеет деда?

— Ты же это знаешь, да… ты у меня уже большой.

— А он скоро перестанет болеть?

И в это время за дверью раздается звон разбитого стекла, громко слышится яростный голос Веденина:

— Хвати-ит!..

Почти одновременно открывают одну и другую дверь в его комнату жена и дочь.

Снова горит торшер. Приподнявшийся на диване Веденин запутанной в шторе тростью тычет в разбитое окно, пытается вышибить застрявшие осколки.

— Запрятали!.. Закупорили! Как волка обложили! — кричит Веденин. — Еще флажки забыли вокруг дачи повесить!

— Коленька! — бросается к нему жена.

Веденин снимает трубку телефона, стучит по рычажкам, но телефон молчит, и он швыряет трубку.

— Коленька! — умоляет Эмма Борисовна.

— Я уже почти семьдесят Коленька!.. Доктор где? Виктор Карлович!.. Где Райх! На улицу хочу! Воздухом дышать!.. Райха позови!.. А ты одеться помоги! Ну, что как истуканы, ну?!

Подбежал Максим в пижаме и босиком, прильнул к деду:

— Меня возьмешь?

— Никуда не пойдешь, Максим! — кричит Веденина.

— Собирайся! — приказывает дед. — Ты мне нужен! Вместе пойдем!..

И вот уже к общей суете присоединились Райх, высокий худой старик, и симпатичная медсестра в белом халате — судя по всему, они были рядом: где-то в соседней комнате или, может, в соседнем коттедже, и вот Веденин уже одет, уже стоит, опираясь на трость, шагнул за порог… Зоя затягивает шарф на шее у Максима, подталкивает его к деду.

— Может, и мне с вами? — умоляет сломленная бунтом мужа Эмма Борисовна. — Коленька, может, и мне?

— Не-ет! — говорит он безжалостно. — Своя компания.

Под большим черным зонтом, который несет Райх, медленно идут они по аллее среди мокрых, с редкими фонарями деревьев. Старый врач поддерживает под руку Веденина. Веденин сжимает руку мальчика.

Мальчик снизу пытается заглянуть деду в глаза:

— Зачем я тебе нужен, деда?!

— Ты мне внук! — говорит Веденин, словно сообщает тайну.

Мальчик отзывается радостно:

— А-а! — и дергает деда за руку. — Позвать ее?

— Позови!

Мальчик умело свистит в два пальца, и где-то вдалеке слышится в ответ лошадиное ржание.

— А вдруг ворота закрыты? — сомневается Райх.

— Она перепрыгнет! — уверенно говорит Максим.

Среди деревьев появляется лошадь, красивой рысью несется по аллее, с тихим, явно благодарным ржанием делает возле них один и другой круг, пристраивается позади Максима, тянется губами к карману пальто, в котором уже шарит мальчик.

Веденин вдруг вдохновляется:

— Вот, Виктор Карлович!.. Во-от!.. — и показывает на лошадь. — Почему я без длинных разговоров отдал за нее две свои зарплаты? Скажи — почему?! Мы с Максимом договорились в цирк, но я опоздал, наши места уже заняли, а нас тогда провели в первый ряд, оттуда совсем близко… И тут я увидал, какая у нее в глазах была тоска, когда она кланялась… Ей кланяться надоело, понимаешь?! Потому что ее дело — воз тащить! Жеребят поить молоком! Пахать!.. А она всю жизнь только кланялась, кланялась!..

Лошадь, которой Максим уже успел сунуть сухарик, заученно выставляет переднюю ногу, опускает над ней шею с вытянутой вперед головой, и заметивший это Веденин кричит ей с укором:

— Перестань!..

— Но тут уже свои отношения, — миролюбиво говорит Райх.

— Но мы, Райх!.. Мы! — торопится Веденин. — Которые никому не кланялись, а всю жизнь только работали! Имеем мы право дожить свои дни по-человечески?