Гарий Немченко - Брат, найди брата

— Логика, логика где? — спрашивает Райх.

— С твоей немецкой логикой! — отмахивается Веденин. — У меня своя логика. Попроще. Ты только скажи: сколько мне еще даешь? Сколько?! А, Райх?!

— Я не господь бог!

— Но ты его наместник на земле!

— На заводе, вы хотите сказать?

Они стоят у верхнего края сопки, отсюда даже сквозь серую густую пелену дождя хорошо видать неутомимо помаргивающее вдалеке над заводом мощное зарево.

— На н а ш е м заводе, Райх, — говорит Веденин. — Которому полжизни отдали и ты, и я!..

— Смотря как будете вести себя! — задумчиво говорит Райх. — Если как сегодня…

— Только так, да!

— Вы сделали выбор?

— Я его сделал еще полсотни лет назад, Райх!

— Но древние говорили, что каждый человек отличается от другого и с каждым прожитым днем отличается от себя самого.

— И пусть они отличаются! — словно радуется чему-то Веденин. — Пусть!

— Это вы о ком?

— А о тех, кто у нас давно уже отличается!.. Сами от себя. Слишком многие! Ты не считаешь, Райх?.. А мне важно остаться, каким был… дашь мне еще полгода, Райх?!

Райх молчит.

— Врешь! — убежденно говорит Веденин. — Это все докторские штучки… чтобы наш брат берегся. А мне плевать… только ты мне все же помоги, Райх! По старой дружбе.

Опираясь на руку доктора, упрямо идет к крайнему корпусу, поднимается по ступенькам, открывает дверь в комнату, где находится коммутатор. Молодая телефонистка невольно привстает у пульта.

— Отключила меня, дочка?!

— Я ведь не сама… так сказали.

— С секретарем моим соедини. Быстренько!

Она тут же протягивает ему трубку, и он приваливается плечом к боковой стенке пульта:

— Нина Павловна!.. Извини, что покоя не даю… Ступину скажи, чтобы завтра в двенадцать — у меня. Хоть камни с неба, да… Один. Один, да. Спокойной ночи тебе!.. Спокойной, Нина…

В уютной комнате, где тем заметнее следы одиночества, красивая, лет сорока женщина отнимает трубку от уха, садится с нею в удобное креслице, смотрит на себя в зеркало, и радость на лице ее постепенно сменяется горечью…

Кабинет начальника доменного цеха Алексея Степановича Ступина. Мощный завод за окнами.

В кабинете продолжается совещание, но Ступин, глянув на часы, решительно встает из-за стола.

— Все! Остальное — без меня! — идя к двери, говорит на ходу. — Иначе мне не успеть! Людмила Ивановна! — обращается он в приемной к молоденькой секретарше. — Часа два-три тут покомандуйте.

— Где будете вы?

— Два-три часа! — со значением повторяет Ступин.

— Но я ваш секретарь, и я просто обязана…

— Меня Веденин ждет, — негромко говорит Ступин. — Но я просил бы…

Дверь его кабинета раскрывается:

— Последний вопрос, Алексей Степаныч! Последний!

— Я уже уехал! Все! — И Ступин выбегает из приемной.

Внизу он рывком открывает дверцу «Волги».

— В дом отдыха!..

Шофер перед этим или спал, или другим каким образом благодушествовал и пока еще не встряхнулся.

Вокруг, объятый великой общей работой, дышит, пульсирует, отдувается, вскрикивает гудками тепловозов громадный завод, но водитель явно не спешит войти в один ритм с ним. Проезжая мимо работающей старой доменной печи, неподалеку от которой стоит вторая, что только монтируется, кивком показывает на одну и на другую, неторопливо говорит:

— Когда, Алексей Степаныч, старушку эту погасим и пустим на слом?.. Когда на ее место эту новую красавицу надвинем?

Ступин говорит рассеянно, но именно потому и очень серьезно:

— Дорого бы я отдал, чтобы только угадать тот самый день, когда ее надо погасить!

— А если новая печка эти сто метров свои прошагает без приключений, будет нам, Алексей Степаныч, что-нибудь полагаться? — дружески спрашивает водитель — явно из тех, кто твердо убежден, что делит с начальством всю ответственность за дела в этом мире. — Как за мировой рекорд?

Вместо ответа спокойный обычно Ступин вдруг чуть не кричит:

— Что ты тянешься?! К Веденину опаздываем!

— К Деду?! — вскидывается водитель. — Так бы и сказали!

— Я и говорю!

«Волга» прибавляет ходу, но дорогу ей перегораживает лихо затормозивший потрепанный газик, причем становится он таким образом, чтобы поговорить могли пассажиры. Распахнулась дверь газика; высунулся партизанского вида человек в брезентовом плаще, насмешливо крикнул Ступину:

— Ха-рош!.. Назначил свидание, значит, Васильеву, а сам покатил к другой милашке?!

— Дед вызвал, извини! — сквозь шум двигателей кричал тоже приоткрывший дверцу машины Ступин.

И этот, в плаще, Васильев, сразу посерьезнел:

— Скажи, монтажники поклон шлют!.. Давай тогда!.. А у нас, я думаю, и так все ясно. Давай!.. — И уже почти вдогон снова закричал: — Поклон Деду не забудь!

В машине Ступин посмотрел на часы…

…Среди ночи его разбудил телефон. Звонили с первой домны:

— Алексей Степаныч, беда!.. На скипах трос лопнул. Тележку понесло юзом и заклинило. Примерно на середине подъемника… Тележка полная, да… Подача в печку шихты прекращена.

— Машина? — спросил он.

— Вышла двадцать минут назад, у вас почему-то номер не набирался…

Он быстро оделся и сбежал вниз.

Вместе с мастером машинного отделения они поднялись к тележке. Ее уже облепили слесари-ремонтники, но держались все с верхней стороны, над тележкой: опасались, что в любую минуту она может стронуться и тогда покатится вниз.

Кто-то из слесарей сказал:

— Ну, щас приедет Дед, даст шороху!

— Зачем вызвали? — укорил мастера Ступин.

— На такие аварии обязаны: затянется ремонт — может быть, домну останавливать придется…

Первым делом Дед тоже поднялся по скипу. Молча заглядывал под тележку, трогал зачем-то мятые, местами порванные края направляющих. Ремонтники следили за каждым его движением, но стоило ему повернуть голову, как все прятали глаза и отворачивались: ждали грозы.

— Решение? — коротко спросил у Ступина Дед, когда они спустились вниз и стояли на площадке рядом с лебедками.

— По-моему, единственное: менять трос и тащить тележку только наверх.

— Приступайте, — негромко разрешил Дед. — И скажите, чтобы мне сюда стульчик принесли…

— Холодновато, — забеспокоился Ступин. — Может, посидели бы в дежурке у мастера?

Дед глянул вверх, где бегущие под ветром заводские дымы качали на себе полную луну:

— Тут подышу.

И он сел на стул здесь, пониже натянул кепку, приподнял воротник пальто — маленький, сухонький, нахохленный, как воробей, — и в концах воротника спрятал подбородок.

Он сидел как раз под стотонной тележкой, которая, казалось тогда, в любой миг могла сорваться вниз, и ремонтники сперва только переглядывались, а потом часть из них тоже перебралась на нижнюю сторону, под тележку.

Они уже там, кажется, пообвыкли, когда где-то совсем рядом раздался громкий скрежет металла… Эх, как они кинулись врассыпную!