Шабданбай Абдыраманов - Белый свет

— Как хорошо учиться в городе… — подхватил Шакир, чтобы поднять его настроение.

— Ты книги в сумке носишь, теперь и я буду носить, — Саяк чуть улыбнулся.

За все это время Шакир впервые увидел его улыбку, и еще он заметил, что на худом, остроскулом лице Саяка появились морщинки.

— Я буду тосковать по своему кыштаку… по тебе буду тосковать.

— Что ты, Саяк! Джалал-Абад не за горами высокими. Увидимся еще не раз.

— Нет, — грустно покачал головой Саяк, — я слышал, твой отец говорил: «Вернутся мои сыновья-аскеры, тогда и перекочую в свой аил».

Шакир прикусил губу: «Оказывается, он все знает…»

— Многие учатся в городе и приезжают на каникулы в кыштак, и ты приедешь…

— К кому приеду? В чей дом?

…Джигит в лоснящейся от мазута одежде, обычно возивший для тракторов горючее, круто развернул свою арбу и остановил ее у дома Бекмата. Стали собираться люди. Появился и тучный председатель сельсовета на своем вороном коне. Привязал его к коновязи и медленно подошел к Саяку, похлопал слепого рукой по плечу и ласково заговорил:

— Сынок мой, учись, мужай, а вырастешь, возвращайся обратно.

Саяк как-то весь сразу поник. Веки его вздрагивали. Председатель сельсовета, почувствовав тревогу и растерянность мальчика, не жалел добрых слов:

— Сам лично буду навещать тебя каждый раз, как приеду в город. Ты уже стал джигитом, что тебе сидеть одному в доме…

Связанную постель, кое-какую одежду и деревянный ящик с продуктами погрузили на арбу.

— Ну-ка, Саяк, залезай!

Саяк на мгновение напрягся, замер, потом шагнул к двери.

— Покараулим твой дом, не волнуйся, езжай. Счастливого пути тебе, сынок!

Саяк нащупал дверную ручку, дернул ее, дверь заскрипела, но не открылась: заперта на висячий замок.

— Коктай! Коктай! — позвал он.

Лохматый старый пес, все это время следивший за ним, тотчас бросился к его ногам, виляя хвостом. Саяк обнял его за шею.

— Я уезжаю, Коктай!.. Я уезжаю…

— Саяк! Саяк! — крикнул краснощекий председатель сельсовета. — Хватит. Залазь на арбу.

Саяк повернулся к людям, по щекам его катились слезы. Он зашагал к арбе, но прошел мимо нее.

— Саяк! Саяк! Арба вот здесь, — кричали ему.

— Я иду проститься с моим Бекматом-аке.

Джигит-арбакеш и кто-то из стариков догнали Саяка и взяли за руки.

— Перестань, сынок. Пора ехать.

— Как я уеду, не простившись… Я попрощаюсь быстро.

— До вечера, что ли, буду с тобой возиться. Мне еще надо горючее получить и вернуться засветло… — Арбакеш дернул Саяка в сторону арбы.

Сжав зубы, Саяк рванулся в противоположную сторону, старик чуть не упал и выпустил его руку, но арбакеш вцепился в него еще крепче. Дико крича, Саяк потянул его к себе, арбакеш покачнулся и, потеряв равновесие, угодил ногой в арык.

— Оставьте его, оставьте! Пусть идет! — торопливо сказал председатель.

Саяк плача зашагал на кладбище. Люди шли следом, а за ними двигалась арба.

Саяк не ошибся, прямо подошел к могиле Бекмата. Присел на корточки, погладил могильный холм. Потом руками ощупал могилу своей бабушки. И, поднявшись, стал топтать землю ногами, отчаянно всхлипывая.

— Бекмат-аке! Бекмат-аке! — пронзительно закричал он. — Я поехал! Я поехал!

Саяк резко повернулся и направился к арбе. Ему хотели помочь забраться на нее, но он отвел руки людей. Взявшись за край арбы, нащупал ногой ось колеса, закинул ногу и уселся на вещах.

Арбакеш сильно дернул вожжи, и лошадь с ходу взяла крупной рысью…

— Саяк! — вскрикнула Жамал.

— Жама-ал!.. — донесся из облака пыли, окутавшего арбу, голос Саяка.

И дрогнуло сердце Шакира.

Коктай, который ни на кого никогда не рычал, после отъезда Саяка превратился в свирепого пса. Никто не мог подойти к дому Бекмата: ощерив пасть, он кидался на людей, не боясь ни палки, ни камней. «Смотри, что случилось с этой собакой?» — удивлялись в кыштаке. Иные говорили: «Он может искусать детей, надо его пристрелить».

Коктай до вечера сторожил дом Бекмата, никуда не отходя. А когда кыштак засыпал, поднимался на холм, где некогда сидел Бекмат, и, подняв узкую острую морду к небу, выл до рассвета.

Жизнь в кыштаке в ту пору рано замирала. Наработавшихся за день людей сон валил с ног. К тому же туго тогда было с керосином.

Засыпая вечером, Шакир слышал вой Коктая, и, просыпаясь по ночам, слышал его, и, кажется, во сне тоже слышал этот полный отчаяния, глухой, тягучий вой. И под этот вой Шакир думал о Саяке, заново переживал расставание с ним, смутно догадываясь, что не пространство между Джалал-Абадом и кыштаком разделяет их, а страдания, выпавшие на долю Саяка. И горькая участь слепого друга не только отзывалась в нем болью, не только вызывала жалость, но и возвеличивала Саяка, делала его недоступным и — Шакир боялся признаться себе в этом — немного чужим.

Как-то ночью Коктай исчез неизвестно куда, будто его унес ветер.

«Поеду к Саяку через неделю», «Поеду через месяц», — говорил себе Шакир. Но планам этим не суждено было осуществиться. Вернулись его демобилизованные братья-фронтовики, и семья Шакира перебралась на свою родину, в далекий горный аил. А потом старший брат Шотман уехал во Фрунзе, стал работать шофером. Забрал к себе Шакира. Во Фрунзе Шакир и окончил десятилетку, затем — университет. Тогда-то он и побывал наконец в том кыштаке, почти неотличимом от других небольших, тонущих в садах кыштаков в окрестностях Джалал-Абада. Поднялся на холм, под которым прежде стоял дом Бекмата. Ни этого дома, ни дома Саяка уже не было. В кыштаке он нашел людей, которые помнили Саяка, но о судьбе его никто не знал. А краснощекий председатель сельсовета превратился в седобородого старика. Он честно признался, что, после того, как отвез слепого подростка в город, больше его не видел. Он даже удивился, когда Шакир напомнил ему, что он обещал навещать Саяка. «Может быть, может быть… — развел руками. — Но сам понимаешь, дела, заботы разные… вся жизнь в спешке прошла. Съездил бы, конечно, — сказал он, прощаясь с Шакиром, — если б сообщил этот слепой о себе, хотя бы на бумажке величиной в два пальца».

Во Фрунзе Шакир попытался найти Саяка через справочный стол. Среди здравствующих жителей Киргизии Саяк Акматов не значился.

С того времени прошло много лет. В волосах Шакира появилась седина. Да, его жизнь не была легкой, как у того, кто просидел весь век у своего очага. Всего он в ней испробовал, побывал в дальних краях, жил среди разных людей, приникал к их судьбам… Такова работа журналиста. Встречался с десятками, сотнями людей, — многие из них позабылись. Но не забылся Саяк. Потому, наверно, он всегда вглядывался во встречавшихся ему слепых людей, в каждом из них ища знакомые черты. Но тут же говорил себе: «Опомнись, его уже нет в живых». И по странной прихоти памяти не раз вспоминался Шакиру «опорный дух» Саяка — белобородый старик со светящимся лицом, протягивающий конец своего посоха слепому. И он печально улыбался этому видению детских лет.