Шабданбай Абдыраманов - Белый свет

— По-твоему, Жокен и Хасан ни в чем не виноваты?

— Конечно нет. Деньги ведь достались не им.

— Но государство лишилось денег по их вине.

— Пусть так, — с заметным раздражением проговорила Жамал, — это деньги не из твоего кармана.

— Вот и я говорю: Жокен должен вернуть государству деньги, которые истратил незаконно.

— «Государство, государство»… Ты что, хочешь наполнить нашими деньгами его карман?

— Государство, Жамал, это все мы, вместе взятые. Кто грабит государство — грабит народ.

— Брось говорить такое! Жокен никого не грабил. Мы же эти деньги собирали по крупицам.

— А я-то думал, что Жокен собирал их как орехи, — усмехнулся Саяк.

— Ты правильно думал, — вдруг жестко сказала Жамал, явно гордясь своим мужем. — Жокен умеет жить. Как говорится, поднимет с земли простой камень и превратит его в золото. В твоем положении, Саяк, тебе не надо ссориться с нами. Оставь нам наши деньги, и все будет в порядке.

— Чтобы это сказать, ты и зашла ко мне?

— А как же, Саяк. От тебя не скрываю: деньги у нас есть. Есть, говорю, деньги. Но хочу, чтобы было их еще больше.

— Ты дочь простого человека, Жамал. А простым киргизам никогда не была свойственна алчность.

Жамал засмеялась:

— Я знаю, ты с малых лет умел сочинять интересные сказки.

— Это не сказка, Жамал, — Саяк вздохнул.

— Чего вздыхаешь?

— Тебя жалею, когда-то добрую и бескорыстную.

— Чего ты мелешь! — с раздражением сказала Жамал.

— Хватит, Жамал. Уже глубокая ночь. Мне надо отдохнуть, завтра на работу.

Когда Саяк вернулся с работы, комната его была чисто убрана. Промерзший минувшей ночью, он сразу по неподвижности воздуха определил, что окно застеклено и закрыто. Саяк освободил на столе место и достал с полки рюкзак.

В это время, постучав в дверь, зашел Жокен.

— Извини, родич, — начал он как можно мягче, — вчера я, кажется, лишнее выпил, ничего не помню. А Жамал говорит, будто поссорились мы с тобой из-за какой-то там дурацкой бумажки. Я же тебе рассказывал, теща моя болела. Вот и подписал не глядя. Что было делать: могла ведь умереть без меня. Аскар твой — его мордой лисьи бы норы разрывать! — откопал тот договор, принес тебе. Ты, сородич, конечно, не виноват. Деньги я сегодня отнес и нисколько их не жалко. Даст бог, еще заработаю. Ты как себя чувствуешь?

Саяк не ответил. Даже не повернул лица к Жокену. Не спеша собирал и складывал в рюкзак свои вещи.

— Куда это ты собираешься? — хмуро спросил Жокен, оскорбленный его молчанием.

«Откуда ты, слепой, взялся на мою голову, — подумал он. — Зачем я дал блеснуть тебе перед стариками знанием Корана, расхваливал тебя, как святого. Они теперь думают, что ты и впрямь такой». Жокен наклонился в сторону так, чтобы получше разглядеть лицо Саяка — какое оно после вчерашнего. В глаза ему бросились ссадины, шишка на лбу. «Да, теперь аксакалы будут говорить обо мне: «Это тот самый Жокен, который избил и выгнал из дому своего слепого сородича».

Завязав рюкзак, слепой вынул из кармана деньги и положил их на стол.

— Жокен, сколько я тебе еще должен? Возьми.

— Убери свои деньги! Разве для того ты нашел меня, чтобы принести в мой дом несчастье. Подумай, что скажут о нас люди! Правда, мы с тобой не ладили в детстве, но разве я не встретил тебя как человека? Разве Жамал не была когда-то твоими «глазами»? Ее ты за что обижаешь?

— Нет, я не могу больше жить в вашем доме.

До слуха Саяка донесся скрип сворачивавшей к дому арбы. Взвалив на плечи рюкзак и прихватив чемодан, он вышел во двор. Жокен понуро побрел следом.

И тут к Саяку с плачем бросилась Алима.

— Не уходите, дядя Саяк! Не уходите! — обливаясь слезами, она целовала его руки.

Саяк опустил вещи на землю:

— Жокен, я остаюсь.

Снег выпал поздно, чуть не перед самым Новым годом.

Проснувшись утром, Саяк услышал, как крупные хлопья мягко ударяются в окно, возле которого он лежал.

Саяк торопливо оделся и вышел во двор. Запрокинул лицо и блаженно заулыбался, чувствуя, как тают на лице снежинки, потом нагнулся, сжал в кулаке горсть снега. За ночь его навалило по щиколотку, а снег все шел и шел. И все вокруг было заглушено его тихим шепотом.

Раз десять подтянувшись на турнике, сделанном по его просьбе родственником Жокена, Саяк до пояса обтерся снегом. Потом отправился в чайхану, где с шести часов утра уже кипели самовары.

Чайхана встретила его приветственными возгласами, миром и уютом, ароматным запахом лепешек, только что вынутых из тандыра. Как хорошо в эти утренние часы слушать людей, не спеша обменивающихся новостями, беседовать со стариками, лесниками, рабочими.

И, как всегда, кто-то поднимается, берет Саяка за руку, ведет к своему кругу, а если он говорит, что торопится, усаживает где-нибудь недалеко от входа на свободное место. И гостеприимный чайханщик тут же ставит перед ним чайник, пиалу и лепешки.

Обедает Саяк в столовой лесхоза. А когда возвращается с работы, Алима сразу приносит ему чай. После ссоры с Жокеном он живет в его доме просто как постоялец, и к этому Жокен и Жамал уже привыкли. А когда все же приходится сидеть за одним дастарханом, разговор не клеится, как это и бывает среди людей хорошо знакомых, но чуждых друг другу. И Саяк, и супруги Капаровы ждут только подходящего повода расстаться, но так, чтобы это выглядело в глазах людей вполне благопристойно. А пока всем им не остается ничего иного, как жить под одной крышей. И на совещаниях у директора Жокен старается сесть рядом с Саяком — пусть все видят их вместе. И это неслучайно: Жокен догадывается, что его репутация здесь пошатнулась, после того как он, напившись, учинил скандал и пытался выгнать из дома слепого сородича. И Жокен не желает давать повод для новых разговоров. Но есть и другая причина: насколько не хотелось Жокену возвращать деньги лесхозу, настолько же, когда их все же пришлось вернуть, когда вся эта история кончилась, было приятным и глубоким чувством облегчения. Он вдруг понял, что откопай договор с цыганами не Саяк, а ревизор, вскоре появившийся в лесхозе, пришлось бы объясняться не с бухгалтером, а со следователем, и одно дело могло потянуть за собой другие… Но такое открытие не только не примирило его с Саяком, но вызвало прилив злобы, ибо получалось так, что не он, Жокен, опекает слепого, а тот Жокена. Но одно он знал теперь твердо: пока Саяк работает в лесхозе юристом, ссориться с ним нельзя. «Пустил его, теперь терпи, — ругал себя Жокен. — Скоро достроят новый дом возле чайханы, наверно, дадут ему там квартиру…»

И он терпел. Терпел и то, что его Алима глядит на Саяка так, словно не Жокен ее отец, а этот одинокий, никому не нужный слепой. Правда, несколько раз, когда Саяка не было дома, он нещадно бил дочку, требуя, чтоб держалась от слепого подальше: «Можешь чай принести ему, и все». Но вместе с тем Жокен понимал, что это его требование невыполнимо, пока Саяк живет здесь, он нуждается в каком-то уходе. И Жокену представлялось меньшим злом, что этим вынуждена заниматься дочь, а не Жамал, ставшая после его ссоры с Саяком какой-то неулыбчивой, молчаливой, будто в доме у них траур.