Шабданбай Абдыраманов - Белый свет

Внешне в ее жизни вроде ничего не изменилось, занималась привычными делами, управляясь со своим немалым хозяйством. Но все это уже нисколько не занимало ее. Она впервые углубилась в себя, задумалась о своей судьбе, о счастье и вообще о том, ради чего живет человек. И, вспоминая слова Саяка, она чувствовала в них правду, опровергнуть которую, как ни старалась, не могла. И в душу ее закрадывалось незнакомое прежде мучительное чувство одиночества. Впервые за свои двадцать восемь лет она как бы со стороны увидела свою жизнь.

…Вот она в арбе вместе с двенадцатью другими девчонками из кыштака, которых под причитания и слезы их матерей увозят на учебу в город, в ФЗУ. Как поначалу странно и непривычно было в этом городе, меж его высокими стенами, среди снующих по своим делам людей. Днем девочки учились, работали на ткацких станках, а все свободное время сидели в общежитии. Едва темнело, ложились спать, боялись выйти на улицу… Но постепенно они начали привыкать к этой новой для них жизни. И все же еще долго ходили по городу стайкой, словно боясь, что, если будут ходить поодиночке, их здесь заклюют или украдут. Но Жамал однажды набралась смелости и одна, купив сладостей и фруктов, отправилась искать Дом для слепых. Дом этот нашла без труда, но Саяка там уже не было. Сказали только, что какой-то русский увез его, а куда — никто не знал…

Но чаще всего вспоминала теперь Жамал покрытую мелким гравием, убегающую вдаль пустынную вечернюю дорогу и бешено мчащийся по ней грузовик, его ревущий, как голодный зверь, мотор, заглушающий ее крик.

…Однажды в воскресный день на базаре девочки увидели какого-то разряженного джигита и даже не сразу догадались, что это их односельчанин и ровесник Жокен. Был он в белом колпаке, в галифе, подпоясанном национальным узорчатым ремнем, с длинными, до колен, разноцветными шелковыми кистями с бусинками, в высоких, до блеска начищенных сапогах, в клетчатом жилете и пиджаке, и на шее широко повязан багрово-сизый, яркий, как гребень петуха, галстук.

Жокен весело поздоровался с девушками, сразу повел их в столовую и заказал всем по лагману, потом попросил открыть несколько бутылок фруктовой воды. Девушки с удивлением смотрели на него и слушали, что он говорит.

— Работаю в горах в лесхозе объездчиком. Зарплату получаю, — похвастался он…

— Как это тебе удалось стать объездчиком? — полюбопытствовала самая маленькая из них, Зубайда.

— Шурин мой там, муж моей старшей сестры, — признался Жокен.

А через неделю Жокен подъехал под вечер на грузовике прямо, к общежитию. Сказал, что по дороге в город заглянул в кыштак. Оказывается, мать Жамал больна, она просила его привезти в кыштак дочку. Перепуганная Жамал сама села в кабину.

…Мчится грузовик по пустынной дороге, ревет мотор, кричит связанная Жамал.

…Машина в полночь остановилась возле дома в лесной чаще. Жокен и его приятель Джапар на руках внесли отчаянно сопротивлявшуюся Жамал в комнату.

А там пожилая высокая женщина Айымкан, родная сестра Жокена, которую Жамал однажды видела в своем кыштаке, когда та приезжала навестить братьев, принесла новый платок и повязала голову похищенной девушки в знак того, что она стала ее золовкой. Жамал сорвала с головы платок и стала кричать во весь голос:

— Нет! Нет! Не хочу! Отвезите меня обратно, я не останусь в этом доме!

— Ничего, ничего, привыкнешь, любую строптивую можно укротить, — сквозь зубы сказала Айымкан.

— Хоть убейте меня, не останусь…

— Убивать мы тебя не будем, но ты здесь останешься. Хватит! Прикуси язык. Я здесь хозяйка. Это мой дом.

Женщины облачили Жамал в новую одежду, купленную Жокеном, когда он надумал жениться. Он, видно, предполагал, что невеста его будет покрупнее, и одежда мешковато сидела на Жамал. Потом женщины насильно заставили ее трижды поклониться сестре Жокена.

…— Жамал, — кричит старуха Айымкан, — уже рассвет. Поднимайся на утреннюю молитву.

Она заставляет Жамал молиться пять раз в день: «Иначе мы не можем есть пищу, приготовленную твоими руками».

— Почему твоя жена не выбегает из дома и не берет за уздечку твоего коня, когда ты возвращаешься с работы? — укоряет она Жокена.

— Ну, сестра, у нее домашние дела. Я и сам могу управиться со своим конем.

— Брось ты, прежде всего она должна угождать мужу, потом уж домашние дела. Просто нет у тебя настоящего мужского характера. Даже Фатима, дочь пророка, покровительница женского пола, когда вышла замуж, прихватила с собой в поле, где она работала, несколько прутьев, чтобы муж бил ее этими прутьями… Часто бьешь жену камчой, — продолжала Айымкан, — это к доброму… очищается она от всяких грехов, не вселяются в нее черные духи.

Наслушавшись такого, Жокен однажды избил Жамал так, что даже сломал ей ребро.

— Теперь ты будешь настоящей мусульманкой, — обратилась к золовке обрадованная старуха. — Все мы так жили, так продолжали род.

…Спустя год они переселились в свой дом. Родилась Алима, потом мальчики-близнецы… Она солгала Саяку, что не было у нее сыновей. Они умерли от заражения крови. Будь проклят тот чернобородый хаджа, взявшийся делать им ритуальное обрезание.

Молодой врач, явившийся среди ночи, сразу понял, что его вызвали слишком поздно. Он кричал:

— Где этот гад? Найдите его сейчас же! Я убью его своими руками.

Но люди молчали.

После того как врач увез трупы детей в больницу для вскрытия, собравшиеся стали успокаивать Жамал:

— Нельзя так плакать, грех это. Значит, нужны были аллаху ваши дети, он их и взял. Мы должны быть покорны его воле.

— А что будет с хаджой? — спросил кто-то.

— Завтра его заберут и посадят.

— Нельзя так, — сказал один из стариков, — он выполнил волю аллаха, зачем обрекать его на страдания.

Ночью Жокен снабдил «святого» всем необходимым и верхом проводил его до перевала. И Жамал вышла, поцеловала подол чапана «святого».

— Доченька, — сказал он, — я буду молиться за твоих детей, чтобы они попали в рай. Не горюй!

…И она не плакала, не причитала, когда хоронили ее сыновей. А теперь вот, после стольких лет, не смогла стерпеть душевную муку, зарыдала в ночи.

Жокен вскочил на ноги, решив, что в дом пробрались воры, сорвал со стены ружья, чтобы защитить свое богатство и деньги. Задохнувшись от испуга, он крикнул:

— Жамал, где они?

— Их нет! Их убили! — кричала Жамал.

— Кого убили? Что ты кричишь?

— Беда, — рыдала она, — беда…

— Что случилось? Скажи толком! — Жокен грубо схватил жену за плечо.

— Какая я несчастная! Какая я несчастная женщина! — рыдала она.

— Чего тебе не хватает? Сыта, одета, обута. Добра у тебя столько, что прежде и не снилось.

— Мне не хватает главного. А все это твое я ненавижу… — Она бросилась к окну, сорвала шелковые шторы, стала их топтать ногами.